– Поднимайтесь все, – сказал он.
С пола, с ковров медленно, несмело потянулись вверх люди.
– Поднимайтесь, – повторил Ингрейв, повернул голову к горничной с официантом. – В комнатах посмотрите еще.
– Сейчас.
Официант и горничная пропали в рукавах коридора. Ингрейв подождал, когда вместе с ними появятся шесть полуголых девиц и двое мужчин в трусах. Тот, что покрупнее, пытался вдеть ногу в штанину и, подталкиваемый, скакал на одной ноге. Детектив посчитал собравшихся по головам. Девятнадцать. Одиннадцать девчонок. Шесть посетителей. Горничная и официант. Мертвецов вместе с Клондайком оказалось десять.
Ингрейв выдохнул.
– Всех, кто хочет, я выведу в доминантный мир.
32.
– Кто не хочет, – добавил он, – завтра все забудут.
Бывшие работницы заведения Ричи вызвались уйти все до одной. Согласился и старик-доминант, долго сидевший рядом с убитым сыном. Остальные объявили, что будут дожидаться полиции и синхронизации.
Все обернулись, когда неожиданно звякнул лифт.
Едва разошлись створки, стоящие там четверо молодых угрюмых парней в плащах и шляпах потянули спрятанные под полами пулеметы и ружья. Два «ремингтона». Два «томпсона». На всех хватит.
– Ложись! – крикнул Ингрейв.
Кто успел, заскочил в коридор, кто сообразил, рухнул вниз. Другим – не повезло. Парни в плащах начали стрелять без предупреждения.
Боум! Боум! Так-так-так-так.
«Томми-ганы» прошивали холл, стрекоча, как швейные машинки. Сизый дымок поплыл по воздуху. Многочисленные отметины пятнали стены. Люди кричали, падали, ползли, замирали неподвижно. Клочками ткани, щепками, осколками стекла словно играл кто-то невидимый, подбрасывая их вверх и не давая опуститься на землю.
Боум! Боум!
Замерцал, частично погас свет, окунув углы холла во тьму. В момент оглушительной тишины Ингрейв, выглянув, увидел, как парни шагнули из лифта, одни сменили дисковые магазины пулеметов, другие для острастки сделали два ружейных залпа.
Боум! И снова – так-так-так. Так-так-так.
Ингрейв не имел понятия, люди ли это, вызванные Ричи, или так случилось, что одновременно с его налетом кто-то запланировал свой налет. И вряд ли на бордель. Скорее, на игорный зал в доминантном мире. Но он знал, ничем хорошим это не кончится.
Рассинхрон. Долбаный рассихрон!
У Ингрейва был глупый, самоубийственный план с боем прорваться к зеркалу на первом этаже «Холидей». Сейчас о нем можно было забыть.
– Сюда!
В грохоте, звоне, визге пуль Ингрейв подхватил девчонку, под прикрытием диванной спинки рванувшую в коридор. Девчонка что-то кричала.
– Что? – наклонился к ней детектив.
– Нам некуда бежать! – заколотилась она в его ладонях. – Нас всех убьют!
– Нет, – сказал Ингрейв.
Он потащил девчонку к дальней двери, но, замедлив шаг, повернулся к остальным, жмущимся у стены друг к другу.
– Ну! Идите за мной!
– Там нет прохода! – крикнул кто-то.
– Там нет зеркала!
– Дуры! – проорал Ингрейв. – Я – рассинхрон! Будет вам зеркало!
Во вновь установившейся тишине со звоном раскатились гильзы.
– Я задержу, – сказала горничная, держа «винчестер» у живота.
– Я тоже, – сказал официант, вооружившись двумя револьверами.
Ингрейв кивнул им.
– Спасибо.
33.
Хлипкую дверь Ингрейв выбил ногой.
За спиной застрекотали «томпсоны», но раз и другой оглушительно рявкнул «винчестер», поумерив пыл нападающих.
Нет, про зеркало Ингрейв не соврал. Он вдруг ощутил, понял, что рассинхрон распространяется не только на людей, но и на предметы.
Просто предметы следовало подтолкнуть, притянуть или заменить своим желанием, волей. Без этого они были статичны.
Уже входя в комнату, детектив будто окунулся в тяжелую, приливную волну. Вместе с дыханием, вместе с толчками головной боли меняли цвет обои, широкая кровать без спинок становилась то тахтой, то пышным ложем, покрывало перебирало цвета, окно выгнулось аркой, потом сплющилось, пропало, появилось вновь, рассеяв солнечный свет посреди ночи, табуном проскакали стулья, простенький комод пророс в массивный гардероб с резьбой, темные шторы обзавелись кистями, покраснели, вспыхнули серебристым узором.
Ингрейв перебирал варианты обстановки, как листают страницы журнала. Никогда раньше он такого не делал. Да и сейчас не понимал, как это у него получается. Глаза заволакивало туманом. На губах оседала какая-то кислая пыль. Перемены кусали, заползали под кожу и проходили сквозь. Качались стены, и волна изменений била и била в грудь. Поэтому едва в комнате появилось зеркало, высокое, в искусной деревянной, позолоченной раме, Ингрейв выдохнул и остановил рассинхрон, как притормаживают разгоряченную лошадь.