Для порядку постояв с цыганом еще минуту-другую, потолковав о сегодняшнем базаре, о ценах, о торговле, они разошлись каждый по своим делам, пообещав явиться к назначенному времени.
Матвей пришел без четверти пять. Все уже были в сборе. Хозяин и Отар Шотович выжидающе курили в прихожей, а Санька как угорелый мотался из кухни в большую комнату, где Катя заканчивала накрывать на стол. Матвей, сняв возле порога сапоги, ради любопытства тоже заглянул туда — и ахнул. Посреди комнаты стоял длинный раздвижной стол, а на нем — чего твоей душе угодно! Куда там Санькины сказки про Сингапур и миллионершу! В самом центре, будто взявшись за руки, стояли пять бутылок белоголовой, прозрачной «Экстры» и три пузатенькие бутылки коньяка. Справа и слева к ним жались две глубоченные миски, из которых, победно подняв вверх лапы, выглядывали зажаренные то ли с яблоками, то ли со сливами утки. В мисках и тарелках поменьше Матвей обнаружил всевозможные салаты под майонезом и сметаною, нарезанную ровными ломтиками ветчину, голландский сыр, копченую селедку, залитую подсолнечным маслом и посыпанную зеленым луком. В блюдечках с одного края стола и с другого искрилась, играла под ярким светом люстры икра — то нежно-красная, то черная, маслянистая. Кажется, положи ее в рот — и она тут же растает от одного твоего дыхания. И еще много всякого добра разглядел Матвей на том столе — от редкой темно-коричневой колбасы до свежих огурцов и посыпанных сахарной пудрой лимонов. Уже при Матвее Катя примостила по краям пять цветастых одинаковых тарелок, разложила ножи и вилки и осторожно вынула из буфета высокие тоненькие рюмки, Санька, пролетая мимо, схватил одну, крутанул пальцем по венчику и поднес к Матвеевому уху:
— Поет, Калинович?
— Поет, — удивился Матвей.
— То-то, хрусталь.
Матвей тоже попробовал крутануть пальцем по рюмке, легонько ударил ее ногтем и опять поднес к уху. Никогда до этого Матвею не приходилось слышать такого тонкого пчелиного пения. Надо же, придумали забаву! Будто не все равно, из чего пить! Повертев рюмку еще немного в руках, он на всякий случай поставил ее подальше от края. И даже забоялся. Как это пить из такой посуды? Вдруг сковырнешь как-нибудь невзначай. Она ведь стоит, должно быть…
Пока Матвей удивлялся и колдовал над рюмками, Катя стала приглашать всех за стол. Рассаживались долго и основательно, в расчете, конечно, на то, что посидеть придется как следует.
Когда цыган и Санька разлили для начала коньяк, над столом поднялся Отар Шотович.
Матвей, наслышавшись про длинные восточные тосты, рассчитывал, что Отар Шотович начнет сейчас говорить что-нибудь про горы, моря и звезды, потом еще про женщин, джигитов и мудрецов, но тот сказал коротко и красиво:
— Первый наш тост за хозяина дома!
Все поднялись, пожелали цыгану хорошего здоровья, благополучия и выпили. Матвею, правда, коньяк не очень-то понравился: хоть крепкий, да уж больно запах противный. Но он смирился и стал искать, чем бы его лучше всего закусить. А Отар Шотович взялся за рюмку опять:
— Второй наш тост за хозяйку дома!
И снова все выпили, повосхищались Катей, порядками в доме, столом. Матвей на этот раз оказался проворней, сразу захватил вилкой ломтик колбасы и уже хотел было положить его в рот. Но вдруг, опережая Отара Шотовича, над столом с рюмкою в руках возник Санька.
— А третий наш тост, — начал он, — знаете за что?
— За что? — поддержал Саньку Матвей.
— А вот за что, — первым чокнулся Санька с Отаром Шотовичем. — За сказку! За то, чтоб сделать ее былью!
— Ах, маладэц! — восхитился Отар Шотович. — Какой маладэц! — Он схватил Саньку в охапку и, проливая на стол коньяк, стал тискать и душить его в объятиях. — Сдэлаем, Саня! Клянусь матэрью, сдэлаем!
Санькин тост всем очень понравился, хотя цыган и Катя толком его не поняли. Матвей порадовался за Саньку, за надежного и верного товарища. Все-таки заткнул он за пояс Отара Шотовича вместе с его двухэтажным домом и тысячами-миллионами.
Высвободившись из объятий Отара Шотовича, Санька залихватски выпил, поставил рюмку и стал как-то затаенно поглядывать на Катю. Та же смотрела на него с интересом и вниманием. Матвей даже забоялся, как бы чего не вышло. С цыганом ведь шутки плохи. Но тот особого внимания на Катю и Саньку не обращал, торжественно сидел за столом и то покручивал угольно-черные усы, то играл золотым перстнем на пальце. Застолье потихоньку входило в разгар. Никто еще особенно не захмелел — то ли потому, что уж больно надежной и плотной была закуска, то ли потому, что из этого самого хрусталя действительно пилось легко, с весельем и вдохновением. Разговоры пока велись самые серьезные и решительные: о машинах, о водке и даже о международной политике.