Угрюмая, настороженная толпа ответила молчанием.
— Ее надо отвезти в район и сдать в милицию, — повторил Дементий. — Кто же повезет? Ты, Манька?
Толпа покачнулась, укрывая в себе поспешно отступившую Маньку, ответила обиженными голосами:
— Сам протокол составлял, а другие вези…
— Колосков-то шести фунтов не наберется.
— Как незаконное дело, так щас Манька!
— Шесть — это если с котомкой, а без котомки и четырех не будет…
— Тогда ты, Матрена! — приказал Дементий.
— С брюхом-то?! — Коза отвернулась и тоже устремилась в глубь толпы, сердито ворча: — Рехнулся мужик. В одних штанах остался и распоряжается, кобель меченый!..
Бабы пятились, прячась друг за дружку, и толпа отступала, откатывалась в улицу. У крыльца остался, не замечая этого, беззубый старик в самотканых портках и застиранной рубахе в желтый горошек.
— Дед! — крикнул ему с крыльца Дементий. — Запряги лошадь и отвези воровку в милицию.
Старик оглянулся и, не увидя за собой спасительной толпы, стал пятиться, виновато бормоча:
— Што ты, шынок, я штарик, грешить перед шмертью… Колошков-то, тех и два фунта не наберечча… какая она воровка…
Дементий поглядел на него, затрусившего к далекой уже толпе, и сказал Петьке, что поскольку он комсомолец и актив, то везти придется ему.
— А может, это самое… — Присмиревший Петька подыскивал официальное слово. — Может, аннулируем протокол-то, а?
— Нельзя, — сказал Дементий. — Вся Малиновка об этом знает, а мы с тобой — власть и закон. Вези.
Полчаса спустя пустынной улицей Малиновки проехала подвода, увозившая нищенку с ребенком в райцентр. Из окон домов за подводой следили бабы и ребятишки, крестился на завалинке беззубый старик, шепча молитву.
А на другой день, когда возвратившийся Петька пошел по домам требовать уплаты налога по молоку и яйцу, бабы не здоровались с ним и долго потом говорили, что Петька Свистун безжалостный шкуродер, убогую нищенку за колоски в милицию отвез, а колосков-то не больше фунта было, да и те неспелые, необмолоченные…
Владимир Маканин
Ключарев и Алимушкин
1
Человек заметил вдруг, что чем более везет в жизни ему, тем менее везет некоему другому человеку, — заметил он это случайно и даже неожиданно. Человеку это не понравилось. Он не был такой уж отчужденный, чтобы праздновать праздник, когда за стеной надсадно плачут. А получилось именно так или почти так. И ничего переиначить и переменить он не мог, потому что не все можно переменить и переиначить. И тогда он стал привыкать. Однажды он не выдержал и пришел к тому, к другому человеку, и сказал:
— Мне везет, а тебе не везет… Это меня угнетает. И это мешает мне жить.
Тот, которому не везло, не понял. И не поверил.
— Ерунда, — ответил он. — Это вещи, не связанные между собой. Мне и впрямь не везет, но ты тут ни при чем.
— Все-таки меня это мучит.
— Ерунда… Не думай об этом. Живи спокойно.
Он ушел. И продолжал жить. И продолжал мучиться, потому что тому, другому человеку, делалось все хуже и хуже. А ему везло. Ему всегда светило солнце, улыбались женщины, и в семье тоже была тишь и гладь. И тогда он затеял мысленный разговор с богом.
— Это несправедливо, — сказал он. — Получается, что счастье одному человеку выпадает за счет несчастья другого.
А бог спросил:
— Почему же несправедливо?
— Потому что жестоко.
Бог подумал-подумал, потом вздохнул:
— Счастья мало.
— Мало?
— Ну да… Попробуй-ка одним одеялом укрыть восемь человек. Много ли достанется каждому? — И бог улетел. Бог исчез и не дал ответа или даже дал такой ответ, который ничего не значит. Он как бы отшутился.
И тогда человек перестал думать об этом — в конце концов сколько можно думать об одном и том же. В конце концов это утомляет. Вот, собственно, и вся история. Но тут важны подробности… Ключарев был научный сотрудник, кажется, математик — да, именно математик. Семья у него была обычная. И квартира обычная. И жизнь тоже в общем-то была вполне обычная — чередование светлых и темных полос приводило к некоей срединности и сумме, которую и называют словом «обычная жизнь».