Говорил Иса ибн Хишам: Мы закончили осмотр и вышли из музея, дабы присоединиться к нашим знакомцам в театре и понаблюдать за тем, что будет дальше с ними и с их деньгами.
ОМДА В ТЕАТРЕ{302}
Говорил Иса ибн Хишам: Мы вернулись в город, когда закат уже раскинул свои сети, готовясь накинуть их на добычу, и солнечный диск в испуге спрятался за горизонт, уводя за собой лучи и прикрываясь завесой сумерек; скоро угасли последние отблески зари, ночная тьма расползлась по небосводу, зажглись небесные светильники. Мы отправились в дом лицедейства и игры, место изображения, и воображения и вошли туда вместе с другими — женщинами и мужчинами самого разного вида и звания. Выбрали места не в ложе, а в партере, дабы лучше видеть все происходящее, уселись, стали рассматривать публику и обнаружили вокруг себя смешение людей различных общественных классов. Но, хотя одеты они были по-разному, вели себя все одинаково: мужчины и мальчишки, седые старики и малые ребятишки шумели и кричали, ругались и друг друга обзывали, толкались и пихались, ногами и палками об пол стучали, нетерпение свое выражали и требовали, чтоб занавес подняли. Переведя взгляд выше — на балконы и ложи, мы увидели, что некоторые из них завешены прозрачными шторами, сквозь которые просвечивали блистающие жемчуга и драгоценности на шеях красавиц из числа обитательниц дворцов и гаремов — если бы не наша скромность, мы приняли бы их за женщин легкого поведения. Они распространяли вокруг себя шелест шелков и парчи и, словно ненароком, приоткрывали лица, как луна в ночи или как звезды в просветах меж облаков светящиеся, позволяя собой любоваться.
Мужчины, сидящие внизу, головы задирают и глаз с них не спускают, желаниями снедаемые, страстями обуреваемые, взирают на них, как на киблу{303}, на предмет поклонения, в надежде хоть на какое-нибудь вознаграждение. А женщины без конца смеются, позы меняют, глазки строят, платочками машут и веера раскрывают, подавая мужчинам знаки красноречивые, их возбуждающие и страсти их распаляющие. Пальчики занавески раздвигают, бинокли и лорнеты отдаленное приближают и маленькое укрупняют. Каждый молодой человек воображает, что именно на него устремлены все взгляды и именно ему адресованы знаки, и старается придать себе вид бравый и победительный, любезный и соблазнительный. А на верхних ярусах толпы толпятся, люди один на другом громоздятся и, словно на ярмарке конной, не перестают спорить и пререкаться. Мы обводили глазами все концы зала, высматривая наших знакомцев, и наконец нашли их в ложе одной, а распутница сидела в другой. Она нарядилась в платье иностранки и сменила покрывало на шляпу, то и дело на омду взгляды кидала и руками ему махала. А гуляка то сидел в ее ложе, то переходил в соседнюю. Наконец прозвенел звонок и занавес поднялся, открыв сцену и стоящих на ней актеров и актрис, музыкантов и певиц. Они что-то распевали, и голоса их отвращение вызывали, слов было не разобрать и смысла не понять, словно каркала стая ворон или причитали плакальщики, нанятые для похорон. Наряды их не сочетались ни цветом, ни покроем, и сами они, уроженцы разных стран, разнились между собою. Завершив свои песнопения, они наконец убрались со сцены, чтобы уступить место мужчине зрелого возраста с густо начерненными бровями, насурмленными глазами, с накрашенными, словно розы, щеками и набеленным, как цветок жасмина, челом. Он стал раскачиваться и изгибаться, что-то восклицать и напевать, а рядом с ним женщина средних лет, не менее его накрашенная и напомаженная, тоже в разные стороны склонялась и извивалась. Он признавался ей в страстной любви и жаловался на невыносимые муки свои: