Мувайлихи в «Рассказе» нигде не отходит от литературного арабского языка (фусха), лишь изредка вставляя в речь персонажей разговорные слова. Но ряд сцен, например сцена осады кредиторами дворца внука паши, где в качестве кредиторов выступают традиционные персонажи театра теней — представители различных профессий, явно подсказаны «сценографией» египетского народного уличного театра. Недаром некоторые читатели еженедельника «Мисбах аш-Шарк» жаловались Ибрахиму ал-Мувайлихи, что его сын вступил на скользкий путь, написав сочинение в духе простонародной литературы[37].
В сатирических фельетонах ‛Абдаллаха ан-Надима, публиковавшихся в его газете «Ат-Танкит ва-т-Такбит» (1881—1882), также занимал большое место диалог на разговорном языке. Такие фельетоны-сценки, как «Офранцузившийся араб» («‛Араби тафарнага»), «Вечеринка бездельников» («Сахрат ал-анта‛»), тематически близки некоторым эпизодам «Рассказа»: в «Офранцузившемся арабе» сын феллаха, посланный учиться в Европу, вернувшись на родину, пересыпает свою речь французскими словами и не может вспомнить, как называется по-арабски лук, до отъезда — его повседневная пища (см. заказ, который делает в ресторане «гуляка», и требование омды принести ему луковицу, наст. изд.). «Вечеринка бездельников» изображает компанию молодых людей, проводящих время в пустой болтовне и не интересующихся чтением газет (см. «непрочитанные газеты», валяющиеся на полу в гостиничном номере внука паши, наст. изд.).
Мувайлихи написал целиком в форме диалога произведение крупной формы. Его персонажи постоянно задают вопросы, спорят между собой, высказывают, обсуждая и злободневные, и «вечные» проблемы, разные мнения, каждый отстаивает свою точку зрения. В единоборстве мнений проявляются жизненные и нравственные позиции персонажей, запечатлена реальная сложность переживаемого страной «периода времени», существующий в обществе «разброд», и утверждается исторический взгляд на время. В этой полемике отображается и антиномичность позиции самого автора: он борется с суевериями, стремится рассеять средневековые заблуждения и горячо отстаивает веру, постоянно апеллируя к Корану, предостерегает египетских просветителей от опасности попасться в «силки» европейской науки. Он верит в силу и действенность нравственного воспитания, он убежденный просветитель, но он же и трезвый реалист, и его сатирические «картинки с натуры», как и некоторые диалоги с пашой, свидетельствуют об испытываемых им сомнениях в возможности «переделать» людей, испокон веков живущих «не по законам справедливости, а по велению своих страстей». Мувайлихи искренне восхищается любовью европейцев к искусству, он в восторге от французской классицистской живописи, но в собственном творчестве хочет оставаться арабом и мусульманином. Свой повествовательный стиль он вырабатывал, целенаправленно знакомясь с классической средневековой арабской поэзией. Поэзию он считал «прекраснейшим цветком в цветнике языка» и предпочитал овладевать арабским литературным языком, читая именно стихи, а не прозу, потому что стихи «не только легче запоминаются, но и превосходят прозу совершенством форм, обладают большим богатством и разнообразием смыслов и средств их выражения, в том числе метафорических». Именно поэзия хранит в себе «дух языка». Мувайлихи настаивает на том, что египетских школьников следует обязательно обучать поэзии, и непременно на ее лучших образцах. Таковыми он считает стихи поэтов от начала IX до конца XI в., которые «заимствовали от городской культуры тонкость и изящество, а от бедуинской поэзии — естественность и свободу выражения». Тут же он высказывает существенное замечание: «…до настоящего времени наша поэзия, в отличие от европейской, совершенно не затрагивает жизненных тем и вопросов»[38]. В «Рассказе» он чаще всего цитирует стихи Абу Таммама, а также ал-Ма‛арри, ал-Мутанабби и Ибн ар-Руми — «поэтов мысли», как позднее называл этих троих столь же высоко ценивший их творчество основоположник современного романного жанра в арабской литературе Нагиб Махфуз[39].
В связи с этим нельзя не вспомнить о близости Мувайлихи к поэтам-неоклассикам, избравшим в целях обновления арабской поэзии путь обращения через головы своих непосредственных позднесредневековых предшественников к сюжетам и образности поэзии классического периода VI—XII вв.[40] Махмуд Сами ал-Баруди — один из тех «учителей», которым Мувайлихи посвятил свою книгу, о творчестве Ахмада Шауки он написал критическую статью, а Хафиз Ибрахим был его близким другом. И он, несомненно, разделял многие их взгляды на литературу, в частности на пути обновления арабской литературы. Аналогичными путями шли и религиозные реформаторы — возврат к «чистоте» первоначального ислама, очищение его от позднейших наслоений и «искажений», «освобождение мысли от оков традиции» нашли практическое воплощение в новом истолковании Мухаммадом ‛Абдо Корана (в его работе «Тафсир ал-Манар»[41]), т. е. в самом традиционном жанре богословской литературы. ‛Абдо планировал и проведение реформы арабского языка, смысл которой он видел в возвращении к «чистому» литературному арабскому языку как в учебных заведениях, так и в государственных учреждениях и в прессе. Он считал такую реформу одним из важнейших условий прогресса нации. Но арабский язык, освобождаясь от тюркизмов и фарсизмов, одновременно быстро пополнялся европеизмами.
37
См.:
38
39
Экземпляр «Рассказа Исы ибн Хишама», подаренный отцу Махфуза дружившим с ним Мухаммадом ал-Мувайлихи, был единственным художественным произведением в доме, где прошло детство романиста.
40
Подробно о начальном этапе обновления арабской поэзии см.:
41
«Тафсир ал-Манар» — комментарии к Корану, публиковавшиеся в газете «Ал-Манар» («Маяк»), которую издавал ученик М. ‛Абдо Рашид Рида.