Джеймс Хайнс
Рассказ лектора
Глендону Хайнсу,
моему первому и лучшему учителю:
…хотел учиться и других учить[1].
Что ведаю о происках нечистого духа, коий направляет сынов непослушания во все дни их жизни? Едва заприметит он гордого книжника, возомнившего себя избранником Божьим, что читает и молится, покуда самые совы не выучат его преамбул, лукавый сей же час решает его уловить. Нет ему покоя в аду, ежели видит он такого человека или людей, и редко бывает, чтобы, взявшись за труд, не совратил он их с пути какой-нибудь своей хитростью. И ликует же тогда черт, возвращаясь домой с грузом усердных книжников на спине.[2]
О страшный грех! О бездна преступленья!
О мерзостное братоистребленье!
О блуд, кутеж: и грех чревоугодья!
О богохульное сие отродье,
Что Божье Имя клятвой оскорбляет.
Неблагодарные, что забывают,
С каким смирением, с какой любовью
Грех искупил Христос Своею кровью.
Часть первая. В ДЕРЗАНЬЕ — ЦЕЛЬ
Ах, но в дерзанье — цель, не то
На что и небо?[3]
1. КАНУН ДНЯ ВСЕХ СВЯТЫХ
В пятницу на Хэллоуин, когда часы на библиотечной башне вызванивали тринадцать под рваным пасмурным небом, Нельсон Гумбольдт по нелепой случайности потерял указательный палец правой руки. Он шел через площадь, когда его трижды окликнули из дневной студенческой толчеи. Нельсон обернулся, налетел на склонившуюся к мостовой девушку, взмахнул рукой, пытаясь удержать равновесие, и ему отсекло палец спицами проезжающего велосипеда.
Чуть раньше, в темном кабинете заведующей базовым отделением факультета английской литературы Виктории Викторинис Нельсон потерял место внештатного лектора-почасовика. Он, стиснув руками колени, сидел на противоположном конце безжалостно-прямоугольного стола, пока профессор Викторинис с холодной вежливостью уведомляла, что в связи с финансовыми затруднениями факультет не сможет продлить его контракт в конце семестра, то есть всего через шесть недель.
— Разумеется, — сказала она, складывая руки на груди в мертвенно-голубом свете настольной лампы, — мы признательны за все, что вы сделали для факультета.
Отстраненная вежливость не могла скрыть вялого равнодушия этой миниатюрной, коротко стриженной седой женщины. Даже днем жалюзи в ее кабинете были опущены, и сейчас она сидела в тени позади слепящей, направленной на собеседника лампы. Электрический свет, отражаясь от стола, подчеркивал острые скулы, глубокую складку между бровей, тонкие бескровные губы и выпуклость обтянутого кожей лба. Взгляд ее, обращенный на Нельсона, казался ему надменным и скучающим, как у древнего сфинкса.
— Я понимаю, — добавила она, — что в сложившихся обстоятельствах вас мало волнует наша признательность.
Нельсон сглотнул, силясь не разрыдаться. Он смотрел куда угодно, только не на нее, — на серые стены, на ровные ряды книг в стеклянных шкафах, на гравюру в серебряной рамке, изображающую княгиню Батори в ванне из свежей крови[4]. Очень мило со стороны профессора Викторинис смотреть в глаза, сообщая об увольнении, но не могла бы она хоть на секунду отвести взгляд!
— Я… я… очень сожалею. — Нельсон прочистил горло. — Не беспокойтесь из-за меня.
— Я с удовольствием напишу вам характеристику. — Викторинис начала поправлять и без того аккуратно разложенные бумаги и ручки на столе. — Мы сделаем для вас все, что в наших силах, Нельсон.
Викторию Викторинис еще меньше, чем других старших преподавателей, трогали страдания несчастного лектора. За двадцать четыре года остракизма по причине не вполне обычных сексуальных пристрастий она пережила слепую ненависть ректоров, деканов и старших коллег, чтобы в конце концов закрепиться на штатной должности в престижном исследовательском университете. Что еще более удивительно, она пережила три или четыре коренных перелома в литературоведении, и все ее книги, от первой — «Ритм и метонимия в „Кристабели“ Кольриджа», до последней — «Дщери ночи: клиторальная гегемония в „Кармилле“ Лефану[5]», по-прежнему переиздавались. В научном мире это почти равнялось бессмертию, и сейчас Нельсон ясно читал в холодном взгляде профессора Викторинис, что за четверть века перед ней прошли десятки, если не сотни таких вот молодых неудачников.
— Спасибо, — промямлил он, запинаясь, — спасибо, что дали мне тут столько проработать.
У него сорвался голос. Больше всего ему хотелось оказаться у себя и дать волю слезам. Может быть, Вита Деон-не, его соседка по кабинету и последняя, кто еще с ним разговаривает, отвлечется от своих мнимых профессиональных страхов и посочувствует. Надо взять себя в руки, прежде чем выходить на людную площадь.
— Не беспокойтесь из-за меня, — повторил он, вставая. — Всего доброго.
Профессор Викторинис тоже встала, и Нельсон нагнулся, чтобы поднять старенький дерматиновый портфель со студенческими работами. Он выпрямился и снова поймал на себе неумолимо-бесстрастный взгляд профессора Викторинис. Нельсон попятился, прижимая портфель к груди. Он был очень высок, гораздо выше большинства студентов, и заведующая базовым отделением казалось рядом с ним совсем крошечной. Однако когда профессор Викторинис протянула руку, Нельсон почувствовал, что доходит ей только до колен и смотрит снизу вверх, как беззащитный ребенок. Тем не менее он коснулся сухой холодной ладони. О пожатии не могло быть и речи; Нельсон давно усвоил, что крепко, «по-мужски», как выразился бы его отец, стискивать руку в научном мире не принято. Здесь обходились легким касанием, лишенным всяких гендерных характеристик.
Через мгновение дверь бесшумно захлопнулась, и Нельсон очутился в коридоре, не помня, как вышел от профессора Викторинис. Ноги подгибались. Он со страхом посмотрел вперед, гадая, доберется ли до лифта. Деканат факультета английской литературы располагался на последнем этаже Харбор-холла; факультетская верхушка видела из своих окон лесистые холмы вокруг Гамильтон-гровз. Младшекурсники казались отсюда муравьями. Еще в бытность свою ассистентом Нельсон ненадолго поднялся аж до пятого этажа, откуда открывался прекрасный вид на площадь, готическую часовую башню Торнфильдской библиотеки и широкое стеклянное «V» подземного книгохранилища. Тогда все секретарши знали его по имени и смеялись, когда он беззлобно подтрунивал над собой; коллеги в очереди к ксероксу приглашали вместе пойти на ленч. В те времена Мортон Вейссман, тогдашний покровитель Нельсона, при каждой встрече брал его руки в свои и возглашал с чувством: «Ну как воевалось сегодня утром, Нельсон?»
Теперь каждый визит на восьмой этаж стоил Нельсону новой порции крови. Секретарши смотрели на него с опаской — не ровен час кинется с ножом, как тот уволенный почтовый работник, приятельская атмосфера копировальной была не про него, ленч он приносил в бумажном пакете и съедал в одиночестве за рабочим столом. Он проплывал по мягкому ковру, как призрак. Коллеги, прежде бывшие с ним на короткой ноге, теперь даже не давали себе труда отвести взгляд. Они просто смотрели сквозь него и легонько ежились, почувствовав на себе незримый шлейф неудачи, словно внезапный озноб.
Нельсон снова сглотнул и двинулся по глубокому ковру. Здесь и прежде каждый шаг давался с усилием, будто идешь по песку на очень большой высоте — стеклянные двери лифтов, казалось, не приближаются, а удаляются. Слышались жужжание ксерокса и низкий отеческий смех за приоткрытой дверью копировальной — кто-то из преподавателей одарил шуткой студента-полставочника. У Нельсона задрожали колени, к щекам прихлынула кровь. Он шел, по щиколотку в глубоком ворсе, и перед дверью копировальной сильнее вжал голову в плечи.
1
«Хотел учиться и других учить» — Дж. Чосер «Кентерберийские рассказы». Общий пролог — пер. И.А. Кашкина. Все цитаты из Чосера приведены в переводе И.А. Кашкина и О.Б. Румера.
2
Хогг Джеймс (1770 — 1835) — шотландский поэт-самоучка, открытый Вальтером Скоттом. Современники называли его Эттрикский Пастух. Самой значительной работой Хогга считается «Исповедь оправданного грешника» (1824) — рассказ психопата, предвосхищающий современный психологической триллер.
3
Браунинг Роберт (1812 — 1889) — английский поэт, автор философских поэм. Стихотворение «Андреа дель Сарто» было написано в 1855-м. Согласно Вазари, Андреа, сын портного, очень рано прославился и заслужил прозвище «Безупречный художник», но затем растратил деньги, полученные от короля Франциска I на создание живописной коллекции, и «потерял все, что с таким усердьем достиг». Правда, Вазари, составляя биографии своих коллег, редко избегал соблазна присочинить; современные ученые сомневаются в правдивости его (и Браунинга) рассказа.
4
Батори Эржбет (1560 — 1614) — трансильванская княгиня, изумившая жестокостью даже видавших виды современников; в частности, пила кровь своих рабынь и даже принимала кровавые ванны в надежде обрести вечную молодость.
5
Кольридж Сэмюэл Тейлор (1772 — 1834) — английский поэт-романтик. В его неоконченной поэме «Кристабель» (русский перевод Г. Иванова), написанной в 1797 — 1800 годах, рассказывается, как коварная красавица Джеральдина обманом проникла в дом сэра Леолайна и совратила его дочь — чистую леди Кристабель. Лефану Джозеф Шеридан (1814 — 1873), ирландский писатель, автор готических романов. В «Кармилле» (1872), которую считают предшественницей «Дракулы», к юной героине по ночам проникает влюбленная вампиресса и пьет ее кровь.