С раскатами театрального смеха в коридор выступил маститый Мортон Вейссман, тот самый, который пригласил Нельсона в университет, поматросил да и бросил. Вейссман был очень высок; некогда красавец мужчина, он походил сейчас на стареющего киноактера, а его сшитый на заказ костюм сидел чуть мешковато. По-прежнему улыбаясь, он поймал на себе беглый взгляд Нельсона. Тот, как кролик, затаил дыхание и глубже ушел в ковер. Однако Вейссман, за весь год не сказавший Нельсону «доброе утро», сложил губы в улыбку и сделал ручкой — Грегори Пек приветствует толпу обожателей, — после чего прошествовал к кабинету.
Нельсон, весь красный, дрожа, доплелся до лифта и, по колено в ковре, нажал на кнопку. Он смотрел, как красный огонек перепрыгивает с этажа на этаж, молясь, чтобы в кабину больше никто не вошел, однако кто-то порхнул к нему и тоже нажал вызов. Лифт полз вверх, будто его тянули вручную. Нельсон ощущал рядом с собой что-то алое, стройное, пышущее, как жар, его обдавало волнами дорогих ароматов.
«Не поднимай головы, — сказал он себе, — не смотри на нее», — но тут же стрельнул глазами и увидел факультетскую диву Миранду Делятур. Она была сама эффектность — с искусно-непослушной гривой Черных волос и в алом шелковом костюме, подчеркивающем бедра и талию. Ей было легко не замечать Нельсона — для нее он просто не существовал. Поговаривали, что она спит с деканом, ярким и властным Антони Акулло, однако Нельсон даже в минуту уничижения помнил, что в научном мире такие слухи распускают о каждой красивой женщине. Она подняла руку к волосам, отбросила шелковистую прядь с подложенного плеча и вздохнула. Нельсон перестал дышать.
Прозвучала мелодичная трель, на панели зажглась цифра «8». Профессор Делятур, цокая каблучками, вошла в кабину, скользнула по Нельсону невидящим взглядом и, не дожидаясь его, нажала на свой этаж. Двери закрылись; Нельсон успел увидеть, как профессор Делятур смотрит на свое отражение в стальной панели с кнопками. Он наконец выдохнул и пошел к лестнице.
Здесь по крайней мере можно было не бояться новых тягостных встреч. Нельсон тяжело спускался, вдыхая затхлый лестничный воздух. За восемь лет в Университете Мидвеста (Гамильтон-гровз, Миннесота) он деградировал от ассистента-стажера до лектора-почасовика с контрактом на семестр, в каковом качестве вел курс литературной композиции у трех групп и у одной — прикладную подготовку. Обычно в трудные минуты его негаданно ободряла строчка или сцена из английской литературы; феноменальная память на классические тексты и составляла главное достоинство Нельсона — ученого и преподавателя. Однако сегодня классика подкачала, и в чугунном отзвуке своих шагов он слышал только макбетовское «завтра, завтра, завтра».
У основания лестницы Нельсон помедлил среди пыли и мятых фантиков, двумя пальцами выдавил из глаз влагу, поднял взгляд к бетонному потолку и вздохнул раз, другой, третий. Он безработный и получит последнюю зарплату тридцать первого декабря, сразу после Рождества. Они с женой и двумя маленькими дочерьми лишатся медицинской страховки и дома, все это — через шесть коротких недель. У Нельсона не было ни сбережений, ни перспектив, теперь не будет работы, страховки и крыши над головой. Потере пальца предстояло стать последним этапом в череде его бед.
Он расправил плечи, крепче стиснул портфель и подумал, как расскажет об этом жене.
— Лишь натяни решимость, как струну[6], — шепнул он себе словами из «Макбета» и с силой надавил на обшарпанную металлическую дверь. Она тут же отлетела назад, вмазав ему по физиономии. Отскочив, Нельсон увидел в квадратное окошко выпученные глаза Лайонела Гроссмауля, заместителя декана по учебной части, и понял, что распахнул дверь на пути у высокого начальства.
— Простите! — завопил Нельсон через пыльное стекло. Голос его по-женски сорвался на визг.
Гроссмауль только грозно сверкнул очками и отвел взгляд. За его плечом Нельсон различил львиную голову Антони Акулло. Через мгновение оба прошли мимо, и Нельсон, осторожно приоткрыв дверь, выглянул наружу. Декан только что ввалился в лифт, блестя дорогими запонками и сжимая лапищи на груди безупречно сшитого костюма. Его темные глаза были устремлены вдаль. Нельсон, обнимая портфель, выступил в коридор.
— Я вас не заметил, — сказал он. Лайонел Гроссмауль — бесформенный коротышка в зеленых брюках с дешевой распродажи и тесной нейлоновой рубашке — шагнул между Нельсоном и Акулло, спиной вошел в лифт и мстительно нажал кнопку. Лайонел был чуть ли не школьный друг Акулло и поднимался по академической лестнице вместе с ним, пока более успешные люди прыгали с кафедры на кафедру. За эти восемь лет они встречались считанные разы, и замдекана ни разу не ответил Нельсону по-человечески. Когда двери лифта закрывались, Гроссмауль метнул в незадачливого лектора презрительный взгляд, зарезервированный у него для младших по должности.
Нельсон, окончательно выбитый из колеи, почти бегом бросился по коридору. Холодный порыв ветра вырвал у него ручку входной двери, и бедолагу практически выдуло из здания. Зловещие рваные тучи елозили над площадью, таща за собой серую наискось дождя. Часовая башня Торнфильдской библиотеки, несимметрично приткнутая на углу приземистого красного здания, словно бежала на фоне туч, подставив ветру сияющий циферблат. Черные ажурные стрелки подползали к двенадцати. Был последний день октября, и, когда Нельсон поднял глаза, часы как раз начинали бить.
Раз, пробили они гулко, протяжно, и пыльный смерч закружил вокруг Нельсона сухие палые листья. Облетевшие клены костлявыми пальцами царапали ненастное небо — черное старичье, колеблемое ветром в такт часовому бою.
Два. Нельсон опустил голову, закрыл глаза и крепче стиснул портфель. Смерч-недомерок хлестал его по лицу.
— Профессор Гумбольдт! — позвал кто-то. «Странно, — подумал Нельсон. — Кому я нужен?»
Три. Смерч тянул его, словно две холодные, неумолимые руки. Нельсон уперся ногами, открыл глаза и увидел среди студентов молодого человека в черной накидке с капюшоном. Тот как раз отвернулся, и Нельсон уже открыл рот, чтобы крикнуть ему вслед, но не знал, кто это такой, к тому же молодой человек уже шел прочь, плеща на ветру накидкой.
Увлекаемый ветром, Нельсон направился на двенадцатичасовой семинар по литературной композиции в здании химфака на дальней стороне площади.
Четыре, пробили часы. Башня, казалось, головокружительно раскачивается на фоне бегущих туч. Нельсон шел, глядя под ноги и приноравливая шаг к ритму колокольного звона.
Пять. Это была самая оживленная перемена; в студенческом потоке, захлестнувшем площадь со всех четырех сторон, то и дело возникали водовороты: кто-нибудь замечал приятеля, подружку или соседа по общежитию и останавливался. Слышались громкие восклицания. Сегодня многие студенты были в карнавальных костюмах.
. Шесть. Беды бедами, а Нельсон с удовольствием смотрел на предпраздничную толпу, мысленно предвкушая, как поведет дочек, Клару и маленькую Абигайл, по лабиринту семейных домиков. Девочки будут кричать: «Откупись или заколдую!», а соседи — сыпать им конфеты в мешок. Именно такой должна быть университетская жизнь: веселые талантливые энергичные люди куда-то спешат, болтая на ходу о себе и своих любимых.
Семь. А на Хэллоуин они гордо несли через площадь свои потаенные лица. Некоторые нарядились традиционно: вампирами, ведьмами, привидениями, другие шутливо изображали профессии, которые выпускникам престижного университета скорее всего не грозят: медсестер, пожарных, полисменов, плотников. В некоторых Нельсон узнавал кино— и попзвезд, кто-то ограничился просто красной, желтой или зеленой маской. Невеста Франкенштейна вышагивала рядом с Мардж Симпсон, их высокие прически раскачивались в противотакт. Восемь. Это было даже лучше, чем выплакаться в кабинете. В отличие от многих — вернее, большинства — коллег Нельсон любил студентов и считал себя человеком в общем-то жизнерадостным. Он отметил очередной — девятый — удар колокола и подумал, что в жизни должны быть такие беспечные минуты; вся она должна быть радостным предвкушением.