Выбрать главу
The irony of Orlov and his friends knew no bounds, and spared no one and nothing. Ирония Орлова и его друзей не знала пределов и не щадила никого и ничего. If they spoke of religion, it was with irony; they spoke of philosophy, of the significance and object of life--irony again, if any one began about the peasantry, it was with irony. Г оворили о религии -- ирония, говорили о философии, о смысле и целях жизни -- ирония, поднимал ли кто вопрос о народе -- ирония. There is in Petersburg a species of men whose specialty it is to jeer at every aspect of life; they cannot even pass by a starving man or a suicide without saying something vulgar. В Петербурге есть особая порода людей, которые специально занимаются тем, что вышучивают каждое явление жизни; они не могут пройти даже мимо голодного или самоубийцы без того, чтобы не сказать пошлости. But Orlov and his friends did not jeer or make jokes, they talked ironically. Но Орлов и его приятели не шутили и не вышучивали, а говорили с иронией.
They used to say that there was no God, and personality was completely lost at death; the immortals only existed in the French Academy. Они говорили, что бога нет и со смертью личность исчезает совершенно; бессмертные существуют только во французской академии.
Real good did not and could not possibly exist, as its existence was conditional upon human perfection, which was a logical absurdity. Истинного блага нет и не может быть, так как наличность его обусловлена человеческим совершенством, а последнее есть логическая нелепость.
Russia was a country as poor and dull as Persia. Россия такая же скучная и убогая страна, как Персия.
The intellectual class was hopeless; in Pekarsky's opinion the overwhelming majority in it were incompetent persons, good for nothing.
Интеллигенция безнадежна; по мнению Пекарского, она в громадном большинстве состоит из людей неспособных и никуда не годных.
The people were drunken, lazy, thievish, and degenerate. Народ же спился, обленился, изворовался и вырождается.
We had no science, our literature was uncouth, our commerce rested on swindling--"No selling without cheating." Науки у нас нет, литература неуклюжа, торговля держится на мошенничестве: "не обманешь -- не продашь".
And everything was in that style, and everything was a subject for laughter. И всё в таком роде, и всё смешно.
Towards the end of supper the wine made them more good-humoured, and they passed to more lively conversation. От вина к концу ужина становились веселее и переходили к веселым разговорам.
They laughed over Gruzin's family life, over Kukushkin's conquests, or at Pekarsky, who had, they said, in his account book one page headed Charity and another Physiological Necessities. Подсмеивались над семейною жизнью Грузина, над победами Кукушкина или над Пекарским, у которого будто бы в расходной книжке была одна страничка с заголовком: На дела благотворительности и другая -- На физиологические потребности.
They said that no wife was faithful; that there was no wife from whom one could not, with practice, obtain caresses without leaving her drawing-room while her husband was sitting in his study close by; that girls in their teens were perverted and knew everything. Г оворили, что нет верных жен; нет такой жены, от которой, при некотором навыке, нельзя было бы добиться ласок, не выходя из гостиной, в то время, когда рядом в кабинете сидит муж. Девочки-подростки развращены и уже знают все.
Orlov had preserved a letter of a schoolgirl of fourteen: on her way home from school she had "hooked an officer on the Nevsky," who had, it appears, taken her home with him, and had only let her go late in the evening; and she hastened to write about this to her school friend to share her joy with her. Орлов хранит у себя письмо одной четырнадцатилетней гимназистки: она, возвращаясь из гимназии, "замарьяжила на Невском офицерика", который будто бы увел ее к себе и отпустил только поздно вечером, а она поспешила написать об этом подруге, чтобы поделиться восторгами.
They maintained that there was not and never had been such a thing as moral purity, and that evidently it was unnecessary; mankind had so far done very well without it. Говорили, что чистоты нравов не было никогда и нет ее, очевидно, она не нужна; человечество до сих пор прекрасно обходилось без нее.
The harm done by so-called vice was undoubtedly exaggerated. Вред же от так называемого разврата несомненно преувеличен.
Vices which are punished by our legal code had not prevented Diogenes from being a philosopher and a teacher. Caesar and Cicero were profligates and at the same time great men. Извращение, предусмотренное в нашем уставе о наказаниях, не мешало Диогену быть философом и учителем; Цезарь и Цицерон были развратники и в то же время великие люди.
Cato in his old age married a young girl, and yet he was regarded as a great ascetic and a pillar of morality. Старик Катон женился на молоденькой и все-таки продолжал считаться суровым постником и блюстителем нравов.
At three or four o'clock the party broke up or they went off together out of town, or to Officers' Street, to the house of a certain Varvara Ossipovna, while I retired to my quarters, and was kept awake a long while by coughing and headache.