— А я тут каким краем?
— Вот чего не ведаю.
— По — твоему, Эйлина думает, я могу дать ей нечто, чего не можешь ты?
— Не знаю, — повторил я. — Пусть Эйлина сама и ответит.
Эйлина сменила позу, но опять промолчала.
— Ну ладно, давай я улетучусь, как ты просил, и забудем обо всем, а?
— Теперь слишком поздно. Мы уже что‑то растеряли.
— Ты как пришел, так пригоршнями вышвыриваешь.
Я обернулся на Эйлину. Она сидела, приопустив веки, чуть отвернувшись. Иногда она мимолетно взглядывала на Бонни, когда тот говорил, но на меня смотрела прямо, лишь когда громила меня за взгляды на жизнь. Раньше в присутствии третьих лиц всегда наступал миг, когда мы обменивались с ней взглядом полнейшего понимания: мы — двое, весь мир — остальные. Сейчас взгляд так и не промелькнул, и я не мог представить, что такой взгляд когда‑нибудь снова вспыхнет между нами — невольный, искренний, — и мне стало страшно. Я сидел ошарашенный — до чего ж в одночасье рухнуло все.
По стеклу задробили капельки налетевшего дождя. По комнате пополз сумрак. Я зажег торшер. Меня бил озноб.
— Что, отопление отключили? — Я направился к газовому камину, но внезапное громыханье за ним напугало нас всех. Эйлина вскрикнула. — Ой! Что там? — Черное лакированное птичье крыло продиралось в зазор между огнем и кромкой. Потом крыло исчезло и раздалось шумное отчаянное тарахтенье.
Бонни уже стоял рядом со мной.
— Давай попробуем вытащим?
Я перекрыл газ, Бонни опустился на колени у камина, сунул руку в щель, пошарил и вытянул бьющуюся ошалевшую птицу. Эйлина вжалась в спинку дивана, глаза прикованы к рукам Бонни.
— Крыло сломано, — повернувшись, сообщил Бонни. Держал он птицу на удивление бережно. Она вырвалась из мягкого плена и суматошно порхнула по ковру. Потянувшись, я ухватил птицу, когда она, нелепо припадая на крыло, улепетывала под диван.
— Что с ней? — спросила Эйлина.
— Крыло сломано. Она обречена, — ответил я и, зажав трепыхавшуюся шейку в кольцо из указательного и большого пальца, сдавил и крутанул. Пульсирование жизни под рукой погасло.
— Гордон! Что ты натворил? — закричала Эйлина.
— Мертвая.
— Обязательно нужно было?..
— Эйлина, птица покалечилась. Она бы не выжила.
Я понес теплый мягкий комок к мусорному ящику. Сняв крышку, я проверил, не тлеет ли еще искра жизни в птице, и уж тогда швырнул ее в ящик и вернулся. Бонни натягивал куртку.
— Ну я потопал.
— Забрал все, за чем заходил?
— Все, что с собой приносил.
— Совсем уходишь или покажешься еще?
— Поживем — увидим.
— А что отвечать, если будут интересоваться, где
ты?
— Отвечай, не знаешь.
— Тебя что, некому разыскивать, кроме репортеров?
Бонни, сложив «Глоб», запихнул ее в карман.
— В газетах прочитают. Да всего‑то — сколько там? — четырех дней не прошло. Будут радешеньки, что хоть ненадолго отцепился.
— Но все‑таки куда едешь?
— Созвонимся.
— Чего бы тебе не вернуться? Отдайся на милость клуба и продолжай делать то, за что тебе платят.
— Совсем ничего до тебя не дошло, братик?
— Ну отчего же. Но если оставляет человек нечто незавершенным, так напомни ему.
— Выдерни ты нос, малыш, из романов да стихов и оборотись вокруг.
— Не очень‑то меня прельщают окружающие картинки, но за заботу благодарю.
— Да ведь деваться некуда. Не отгородишься ставнями и не запихнешь на полку, чтоб с глаз долой.
— Любопытно бы, однако, узнать, что же мне так настойчиво все стараются разобъяснить.
Бонни повернулся к Эйлине.
— Ну, Эйлина, пока. Береги себя, малышка.
Она кусала костяшки пальцев, опять на грани нервного срыва.
— Ладно, — выдавила она. — Ты тоже.
— Увидимся, — кивнул мне Бонни и ушел.
Пала тишина, в которой мы долго потерянно сидели, не глядя друг на друга, погрузившись в свои мысли. Молчали. Наконец я, подойдя к серванту, стал копаться в ящике.
— Что потерял? — спросила Эйлина.
Будничность вопроса огорошила меня. Мне даже на минутку почудилось, что жизнь вернулась в прежнюю колею, что ничего не случилось.
— Ответить могу сложно, а могу, наоборот, предельно просто. Ответ простой — ищу, не завалялись ли тут где сигареты.
— Ты правда хочешь курить?
— Да.
Эйлина, стоя совсем рядом со мною, выдвинула ящик. Из‑под чистой аккуратной стопки столовых скатертей — нам их отдали за ненадобностью наши матери, но мы тоже редко ими пользовались — она вытянула пачку «Эмбасси». Под Новый год я сам недрогнувшей рукой спрятал сигареты перед тем, как лечь спать. «А я‑то хотела убрать все соблазны с твоего пути».