— Конечно, но… Не хотелось дергать ее по пустякам. Да и не хотел, чтоб тебя это коснулось.
— Благодарю.
— Но если за нами следили, тебе надо знать.
— Почему, как думаете, они — кто там они есть — взялись за слежку?
— Ты знаешь, где Бонни?
— Я уже ответила. Нет.
— И я — нет. И они — нет. Считаю, они проверяют его знакомых.
— Надеясь, что кто‑то да приведет к нему?
— Именно.
— Но, может, он к себе домой уехал?
— Про то им неведомо.
— М — да. — Она задержала на мне взгляд. — Как по — вашему, это те самые, что покушались на нас?
— Не исключено.
— А зачем же им так высовываться?
— Скорее всего дилетанты. Им требуется подогревать свое раздражение.
— Ну ладно… Раз уж вы тут, хотите кофе? Или чего покрепче?
Я взглянул на часы. Эйлина наверняка уже легла.
— А что у тебя водится из покрепче?
— Виски.
— А, недурно. Но и от кофе не откажусь.
— Отлично. Снимайте пальто и располагайтесь.
Выходя, она погасила люстру и включила торшер у тахты. В комнате сразу стало уютнее и теплее. Многое тут, догадался я, куплено в комиссионке и на распродажах. Иначе молодой женщине, живущей на свой заработок, не обставиться. До нашей женитьбы Эйлина жила в одной комнате и всей собственной мебели у нее стояло одна — две вещи, чтоб хоть немножко скрасить безликость рухляди, которую насовал в комнатушку хозяин в потугах оправдать подешевле вывеску «меблированные комнаты». Как я увидел, сняв пальто и осмотревшись внимательнее, Юнис увлекалась эпохой конца девятнадцатого века: на стенах портреты деятелей и пейзажи того времени. Висело несколько незнакомых мне этюдов Сатклифа. Я был удивлен.
От созерцания городской улицы с большой вывеской, рекламирующей «Виски Дьювара», прилепленной на углу какого‑то здания, меня оторвало появление Юнис с бутылкой этого самого напитка. Я праздно пораскинул, сколько же миллионов литров этой жидкости поглощено между тогдашним годом и нынешним. Скольким романтическим сценам оно придало блеска и сколько фитилей трагедии подпалило!
— Чайник греется. Кофе будет готов через минуту, — она разлила виски. — Воды добавить?
— Нет, спасибо. Так выпью. А ты, оказывается, страдаешь ностальгией, — я жестом показал на стенку.
— Самая, по — моему, влекущая эпоха. Славно жилось тогда: турнюры, корсеты, огромные шляпы, экипажи с кучерами. Вот бы очутиться там!
— Зловонные канавы, ночные горшки, туберкулез и дифтерит. И в помине нет Акта о собственности замужних женщин, нет развода, нет права голоса.
— Обходились же!
— Некоторым да, удавалось.
— Я бы обошлась.
— Ты бы приковала себя к решетке, на манер суфражисток.
— О, нет! Только не я! Так действовали женщины, которые не могли добиться желаемого по — иному.
Привстав, Юнис сняла со стены свой портрет — к этой фотографии я особо не присматривался — и протянула мне. Пышно взбитые волосы, огромное колесо шляпы, талия в рюмочку, тесный — мыском — корсаж, поддерживающий полуобнаженную грудь, роскошную, ослепительно белую. Улыбка на губах в точности такая, какой она дарит меня сейчас.
— Хм, пожалуй, ты добилась бы своего.
— Не сомневайтесь.
— А какие у тебя в нашу эпоху желания?
— Быть собой. На сто процентов. Все сто процентов времени.
— Воинствующая феминистка?
— Только для себя. А другие пусть о себе заботятся сами.
— Ну хоть в честности тебе не откажешь.
— То есть вы меня не одобряете. Я ни на миг не сомневаюсь, что вас воротит от воинствующего феминизма, но хотя бы теоретически вы способны одобрить, поддержать солидарность женщин, объединившихся в союз ради совместного блага. Женщина же, которая заявляет, что заботится только о себе, подрывает ваши мужские устои, — теперь она улыбалась ехидно.
— Хм — м, возможно, я не так уж и ошибался насчет вас.
Еще минуту она не сводила с меня взгляд. Но я молчал, не объясняя дальше, и мне показалось, в глазах ее появилась тень вызова, словно бы она не так уж и тверда в своих воззрениях, как выставлялась.
— Чайник кипит, — обернулась она к двери. — Вам с сахаром?
— Один кусочек, пожалуйста.
Юнис внесла чашки, расставила их на столике и присела у дальнего валика дивана.
— Растворимый. Настоящий кофе, извините, кончился.
— Он ужасно подорожал последнее время.
— Уж мне ли не знать!
Я прихлебнул еще виски в ожидании, пока кофе остынет.
— Когда наведывался к тебе Боини? В последний раз, я имею в виду?
— В воскресенье вечером. Днем‑то мы тоже виделись. Но он позвонил потом, сказал, что между вами возникли трения, и попросился переночевать. Я недвусмысленно дала понять, что на большее пусть не рассчитывает.