— Поговори с собачкой! — сказал старичок.
Собака посмотрела на сцену.
— А ну её к свиньям! — вдруг сказала она. — Чего мне с ней разговаривать?
Тут уже остолбенел доктор кинологии Каррабелиус. Вытаращив глаза, он смотрел на белого лохматого пса-дворняжку.
— Мы их забьём, этих сеттер-шнельклепсов? Правда? — спросил старичок Бейбулата.
— Ясное дело, забьём, Сидор Поликарпович. Это нам раз плюнуть! — отвечал пёс. — Мы ещё не так сумеем разговаривать!
Но собака доктора Каррабелиуса не растерялась.
— Ну, кто ещё кого забьёт! Мы посмотрим! — закричала она.
Публика опять вскочила. Одни мчались к выходу, другие лезли на сцену, третьи орали какие-то слова. Тем временем две собаки стояли друг против друга и выкрикивали друг другу разные глупости. Это продолжалось до тех пор, пока старичок не увёл свою собачку, а доктор свою. Оставшаяся публика не могла успокоиться. Владельцы собак в первом ряду запели песню таратайцев, и её подхватили задние. Усатый провизор вскочил на сцену и принялся дирижировать своей бамбуковой палкой. Все пели хором:
Потрясённый город не мог спокойно жить, спать, есть и работать. Собачья гордость Нижнего Таратайска переливала через край. Даже жители Верхнего Таратайска и Среднего Таратайска валом валили смотреть на собаку Поджижикова. Но старичок и пёс по-прежнему мирно дремали на солнышке.
Витя Храбрецов целый день носился по городу. Вечером, усталый, он возвращался домой мимо церкви Воздвиженья на Песках.
Однажды он услышал странную возню за церковной оградой. Прислонившись к ограде, он прислушался. Оттуда доносился голос священника.
— Ну, Клондайк, — быстро шептал он, — ну, скажи: «Папа». Ну, стой смирно, господи благослови! Ну, скажи: «Хо-ро-ша-я по-го-да».
Все владельцы срочно обучали своих собак языку. День и ночь они муштровали их и так и этак, допытывались у старика Поджижикова насчёт его секрета.
И вот — чего не сделает человеческая гордость! Нам могут не поверить, но беспристрастная история свидетельствует об этом замечательном моменте в жизни города, когда собаки действительно начали понемногу разговаривать о том о сём.
Пять собак Нижнего Таратайска стали говорить!
Это было страшно. Хозяева выводили своих собак на крыльцо, ходили взад и вперёд по улицам и перед изумлённой толпой беседовали с ними о всяких вопросах.
— Хорошая погода, — говорили они собакам.
— Ничего, действительно, — отвечали те, — только не мешало бы небольшому дождичку.
Мир воцарился между хозяевами пяти собак. При встречах они хитро подмигивали друг другу. Таратайские псы тоже торжествовали. Они здоровались друг с другом на улицах, кричали из-за заборов и пели песни. Рассказывают даже, что чёрная собака счетовода Попкова как угорелая носилась по улицам и кричала:
— А ну, где тут доктор Каррабелиус? Разве он ещё не уехал в Индию?
За ней гонялись пожарные. Только попу не удалось обучить свою собаку ничему. Он мучил беднягу днём и ночью, но она оставалась молчалива, как камень. С горя, говорят, поп принялся обучать своего пса музыке и математике. А у старухи Тараканихи будто бы кошка начала вдруг разговаривать по-французски. События начали принимать невероятный оборот.
Тогда доктору Каррабелиусу посоветовали срочно покинуть город.
— Это вы все наделали, — сказали ему. — Когда вы уедете, наши собаки успокоятся. У нас и без говорящих собак дел очень много.
Некоторые скептики, конечно, говорили, что всё здесь — обман. Они заявляли, что тут обычный цирковой трюк под названием «чревовещание»: сам артист говорит сперва своим обычным голосом, а потом, когда собака открывает рот, он отвечает за неё другим голосом. На этом понемногу все начали успокаиваться.
Но не такой был мальчик Витя Храбрецов: он решил выяснить тайну до конца. Когда доктор уезжал, он шёл за ним и его собакой до самого вокзала.
— Олстон! — кричал он ей. — Скажи два слова.
Но собака молча, понурив голову, шла за доктором.
— Олстон Мабуби! Это я, Витя Храбрецов. Мы с тобой разговаривали в театре.
Собака молчала. Доктор не оборачивался.
Витя бросил собаке кусок хлеба, чтобы посмотреть, нет ли у неё во рту говорящей машинки. Она не взглянула на хлеб. Тогда он кинул в неё камень, чтобы она выругалась. Она молчала.
Наконец, когда доктор Каррабелиус влезал в вагон, она посмотрела на Витю Храбрецова, покачала головой и сказала: