Кричали люди, кричали обезумевшие от жадности чайки, летая над морем, по берегу разгуливали, разыскивая в песке рыбу, добродушные, разъевшиеся за день гуси. Баркасы, рыбаки, причалы — всё покрылось клейкой серебристой чешуёй, ослепительно сверкающей на солнце.
Никого не осталось в домах, к морю вышли все. Женщины помогали разгружать лодки, подростки ремонтировали баркасы, а дети собирали выпавшие на песок или приклеившиеся к доскам причалов хамсинки.
В этот день Сеня впервые, как настоящий рыбак, не пошёл обедать домой. Мать сама принесла ему узелок с едой. Другими, подобревшими и почему-то грустными глазами смотрела она на сына и ласково, немного заискивающе (Сеня помнил: она так разговаривала с отцом, когда тот возвращался с моря) просила:
— Кушай, проголодался, чай, кушай.
Сене было приятно это. Он чувствовал, что мать смотрит на него как на мужчину, кормильца семьи, и отодвигал узелок, и говорил чуть-чуть снисходительно, озабоченно, как говорил когда-то отец:
— Наелся, маманя. Погоди, дай чуток отдохнуть, сама знаешь — некогда.
А мать смотрела на него понимающими, улыбчивыми глазами и просила:
— Ну покушай, может, до завтрего домой не придёшь, кушан…
И Сеня, улыбаясь, как улыбается взрослый, исполняя каприз ребёнка, ел.
— Эге, — вдруг сказал бригадир, — беляк идёт.
Сеня вскочил, повернулся к морю. На горизонте, гонимые ветром, перекатывались, шли к берегу белые, словно маленькие паруса, гребни волн. Сначала там, у горизонта, они таяли, но по мере того как усиливался ветер, росли, приближались, шумели, пенистые и лёгкие. Море было разных цветов: у берега серое, дальше тёмное, хмурое и, наконец, светло-зелёное, как весенняя трава.
Рыбаки заволновались, тревожно вглядываясь в даль.
— Да, беляк, — сказал кто-то, — как бы не было шторма.
И почти сейчас же, словно в подтверждение его слов, первая белая волна ударилась о прибрежные камни, зашипела и откатилась опять в море, оставив на песке пузырчатую пену. За ней побежала другая, третья, и, хотя в небе по-прежнему светило солнце, море вдруг потемнело, загудело угрожающе и нетерпеливо. «Шторм, будет шторм», — почти радостно думал Сеня.
Рыбаки повернули лица к ветру.
— Майстра, — сказал один.
Ветер менялся каждую минуту, и рыбаки, ожидая, усилится он или стихнет, беспокойно перекидывались короткими фразами.
— Пунент, — говорил один.
— Майстра, — вторил другой.
— Гарбиострия, — определял третий.
И вдруг все разом испуганно крикнули:
— Тримонтан! Идёт трнмонтан!
Не любят рыбаки этот северный холодный ветер, приносящий шторм и разгоняющий рыбу.
— Что делать будем, Афанасий Иванович? — спросил Сеня, хотя заранее знал, что должен ответить бригадир.
Но бригадир словно и не слышал его вопроса, он ещё раз повернул лицо к ветру, подумал и сказал:
— Ну, бог партизанить задумал, надо дели ломать!
Ломать дели! Это значило — идти сейчас к ставникам, снимать сети, чтобы взбушевавшееся море не порвало, не унесло их. Ломать дели! Сеня только и ждал этих слов и первым бросился к баркасу.
Радостно и гулко стучало его сердце. Уже не мальчиком, не учеником чувствовал он себя, а настоящим мужчиной, призванным совершить что-то значительное, героическое, от воли и бесстрашия которого зависит успех опасного дела.
— Быстрее, — кричал он, — чего мешкаете, быстрее!
И ему казалось, что, повинуясь его окрику, рыбаки сильнее приналегли на баркас, скатывая его с отмели в воду. Неподалёку стояла мать. Чувствуя на себе её взгляд, Сеня кричал хрипло, деловито:
— Быстрее! А ну быстрее!
Рыбаки торопились, гребли яростно, но ветер был проворнее, он пригнал из-за горизонта зловещую, чёрную тучу, которая закрыла собой половину неба. Она прикрыла солнце, прошла над мысом, окаймлявшим залив, и мыс сделался таким чёрным, словно обсыпали его углем. Стало темно, холодно, и море даже притихло как будто — так иногда затаивается зверь, готовясь к решительному прыжку, — но сейчас же вздулось, зашумело и вдруг подбросило баркас, с треском раскололось под ним, и баркас полетел куда-то в бездонную пропасть.
Сеня охнул, зажмурился и судорожно вцепился в вёсла. Он по инерции размахивал ими, с ужасом чувствуя, что размахивает в воздухе. С замирающим сердцем ждал он, когда кончится этот стремительный, бесконечный полёт в разверзшуюся пучину и море снова с треском закроется, похоронив под собой и баркас и людей… Неожиданно он почувствовал, что вёсла захватили воду, и открыл глаза.