На носу баркаса стоял бригадир, весь мокрый, улыбающийся. И смотрел на Сеню: он всё видел, всё понял. Сеня смущённо опустил голову, ожидая насмешки, но бригадир похлопал себя по винцераде, стряхнул воду и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Да, полетали, как на аэроплане. Одна разница: бесплатно.
Ветер гнал тучу за тучей, одну чернее другой; всё злее становилось море, и, хотя рыбаки гребли яростно, подвигались они медленно: налетала волна, отбрасывала назад, и казалось, что баркас стоит на месте и нет такой силы, чтобы можно было преодолеть эту бесконечную стену волн.
От беспрестанной качки кружилась голова, мутило, неожиданно выступил на лице холодный пот. Сеня сразу ослаб и, судорожно глотая липкую слюну, старался удержать подступившую к горлу тошноту.
Но его всё же стошнило.
— Эге, — сказал бригадир, — решил рыбку покормить? Ничего, крепись, паря, крепись, милый, привыкнешь.
Наконец подошли к ставникам. Здесь море было спокойнее, чем у берега, волны не такие высокие и раскатистые, но всё равно баркас подбрасывало высоко, почти до самой алавиры, и нужно было постоянно следить, чтобы не удариться, не расшибить голову о туго натянутую проволоку. Свесившись за борт так, что лодка почти зачерпывала воду, бригадир отвязывал гунджуки. Разбухшие узлы не поддавались, выскальзывали из рук, баркас относило в сторону, и вспотевшим от усилия рыбакам стоило немало труда, чтобы снова подтащить его к самой сети. Схватившись за проволоку, с красными от ветра и напряжения лицами, они держали баркас на месте, пока бригадир развязывал узел, а потом все вместе подтягивали через борт сеть и шли к другому узлу.
Сене казалось — конца не будет этим узлам. На ветру руки его одеревенели, стали тяжёлыми, чужими, из пальцев, ободранных о проволоку, сочилась кровь, к горлу снова подкатывался вязкий, тошнотворный ком. Хотелось сесть, забыться, заснуть. Но сидеть было негде, нельзя и некогда, и Сеня делал всё, что делали остальные, удивляясь, откуда ещё берутся у него силы. И когда был развязан последний узел, сеть уложена в баркас, а бригадир приказал идти к берегу, Сеня повеселел и, забыв об усталости, приналёг на вёсла.
Опять началась качка на волнах, но она уже не пугала Сеню: сейчас он видел приближающийся спасительный берег и знал, что у берега ничего не может случиться страшного.
Берег был уже близко, совсем близко, но море, словно решив напоследок до костей промочить рыбаков, перекидывало через баркас волну за волной.
— Держись, ребята, — вдруг сказал бригадир, — эвон какая идёт.
Грозно перекатываясь, с каждой секундой нарастая и нарастая, торжественно, зловеще шёл на баркас чёрный, бесконечной высоты вал. Рыбаки молча смотрели на него. А он приближался, неторопливо, угрюмо, словно хотел испытать волю и нервы людей.
Сеня пригнул голову, и сейчас же его обдало водой, с силой ударило обо что-то, подхватило и бросило в море. Он захлебнулся, забил испуганно по воде руками. В какое-то мгновение увидел перевёрнутый баркас, прижатого бортом бригадира, хотел что-то крикнуть, но снова захлебнулся и, чувствуя, что отяжелевшие, разбухшие ноги тянут вниз, ко дну, поплыл к берегу.
Болела грудь. Сеня задыхался. «Наверное, волной побило», — мелькнула мысль. Но плыл он размеренно, рассчитывая каждое движение, чтобы не выдохнуться раньше времени, не ослабнуть. Плыл, и казалось ему — не доплывёт. Он со страхом, надеждой смотрел на берег, боясь только одного: чтобы снова не захлестнуло волной.
Кто-то громко кричал в море, и ветер вместе с волнами нёс к берегу этот крик. «Бригадир», — узнал голос Сеня, но сейчас же забыл, словно ничего и не слышал.
Берег был совсем близко, и теперь Сеня знал, что доплывёт. Сразу стало легче, вдруг даже прибавилось силы.
А в море всё кричал и кричал бригадир. Сеня прислушался и неожиданно понял, что бригадир зовёт рыбаков спасать вывалившуюся из баркаса сеть. «Не могу я», — в страхе шептал Сеня. А бригадир кричал, и Сене уже казалось, что крик этот покрыл собой грохот моря, что относится к нему одному, спасающемуся бегством.
С необычной ясностью вдруг представил Сеня, как, обессиленный, помятый баркасом, ругаясь, плывёт бригадир, вместе с ним плывут рыбаки; их захлёстывают волны, они выбиваются из сил, но плывут и тащат, тащат тяжёлую, разбухшую сеть.
И Сене стало страшно — уже не моря, а того взгляда, каким посмотрят на него, когда выйдут на берег, бригадир, рыбаки.
А берег тянул, манил к себе, настойчиво, словно звал: «Плыви, плыви, плыви». И Сеня плыл к нему, плыл, стыдясь самого себя. Он не мог не смотреть на причалы, на дома, потому что казалось, в ту минуту, когда он перестанет всё это видеть, придёт гибель. «Не могу», — шептал он, будто оправдывался перед кем-то, и вдруг закрыл глаза и, захлёбываясь ветром, слезами, водой, повернул обратно, навстречу волнам, туда, где кричал бригадир.