Вторая: как те же самые мы, ваплитовцы, стали расценивать ту же самую "Вапліте" позднее, после ее ликвидации, — под влиянием партийной критики того времени?
И третья: как же расценивать это литературное объединение сейчас.
Что касается меня (ведь я не случайно и не для "саморекламы" называю эту главу моих записок "Вапліте" и я"), то мне надлежит ответить еще на два вопроса, адресованных мне лично:
1. Почему я не вступил в "Вапліте" сразу, когда она создавалась в ноябре 25-го года.
2. Почему я все-таки вступил в "Вапліте" в ноябре 26-го года, принятый на первом же годовом собрании организации (собрания "Вапліте" или "сходбища", по ваплитянской терминологии, происходили лишь один раз в гол).
Ведь вступил я именно тогда, когда против "Вапліте" развернулось жесточайшее наступление, когда основателя "Вапліте" Миколу Хвылевого, а с ним и все первое руководство (Яловый, Досвитный) пришлось исключать, а творчество каждого члена "Вапліте" подвергалось беспощадной, суровой, правда не всегда справедливой, критике. Ведь после вступления в "Вапліте" становился объемом этой критики и я, принимая и на себя все удары по "Вапліте" до самой ее ликвидации, а "расплату" за "ваплитянство" — еще в течение многих лет.
Вот что написано о "Вапліте" во втором томе Украинской Советской Энциклопедии:
"Фактическое руководство в этой организации, которая сразу же заняла буржуазно-националистическую позицию, принадлежало М. Хвылевому. Взгляды "ваплитян" в политических вопросах сводились к ориентации на "психологическую Европу", то есть европейскую буржуазную литературу. Прикрываясь демагогическими лозунгами о поддержке генеральной линии Коммунистической партии, Хвылевый и его сторонники по сути выступали против политики партии, стремясь оторвать Украину и ее культуру от Сов. России. В В. входили разные по своему мировоззрению писатели и часть из них не разделяла взглядов "хвылевистов". За идеологические уклоны общее собрание В. в январе 1927 исключило из организации М. Хвылевого, М. Ялового, О. Досвитного. Во главе В. стал М. Кулиш. Но организация и после этого осталась на прежних позициях. Опубликование в журнале В. антисоветского романа Хвылевого "Вальдшнепы" вызвало решительное осуждение позиций В. укр. общественностью, что вынудило ор-цию самоликвидироваться (январь 1928). После ликвидации В. Хвылевый и его единомышленники пропагандировали свои вражеские взгляды в альманахе "Літературний ярмарок" (1928—29). В 1930 создана была новая лит. ор-ция "Пролітфронт", в нее вошли в основном бывшие участники В. В лит. процессе на Украине В. сыграла крайне отрицательную роль, задержав творческое развитие некоторых сов. писателей, временно оказавшихся под ее влиянием".
Вот так…
Жаль, что такой "трудной" организации, как "Вапліте", которая создавалась в сложнейший период становления послеоктябрьской литературы на Украине, энциклопедия уделила всего 39 строчек и поскупилась пускай бы еще хоть на один абзац, чтоб осветить обстоятельства, предшествовавшие созданию "Вапліте".
Социология, историография, исследование пути литературы не моя специальность, поэтому не берусь производить какой бы то ни было анализ литературных фактов и явлений того времени. Однако же как современник и участник литературного процесса двадцатых и тридцатых годов попытаюсь обратить внимание на отдельные литературные факты и высказать заодно кое-какие свои соображения.
Необходимо учесть, что начало двадцатых годов было и вообще началом литературной жизни в молодой Советской Украине. Созданию "Вапліте" на литературном фронте предшествовали такие самые ранние революционные литературные организации, как "Гарт" и "Плуг", а вслед за ними — "Аспанфут" и "Комункульт", "Ланка", "Марс"…
Современниками украинской "Вапліте" были в России "Серапиоиовы братья" и "Перевал".
То были годы, когда еще жили и действовали остатки дореволюционных буржуазных — разных модернистских и разных немодернистских — литературных групп; когда против них восстали не только футуристы с их "пощечинами общественному вкусу" и всяческими "деструкциями" искусства, но и сектанты из антагонистического им Пролеткульта; когда среди всех дореволюционных "влияний" на литературную революционную молодежь самым сильным, пожалуй, было влияние не каких-то отживших идей, а скорее — традиций литературной богемы. Я думаю, что это надо иметь в виду.
Наше поколение было тогда литературной молодежью, и нам были свойственны и "лихачество", и склонность к "фронде".
Но ведь были мы не просто очередное литературное поколение, а первое революционное литературное поколение. Мы действительно были революционерами по отношению к своим предшественникам, но еще в большей степени самонадеянными "задирами" по отношению к будущему, потому что были объяты жаждой считать себя основоположниками новой эпохи в литературе.
Так возникла и "Вапліте".
Когда же она закончила свое существование, мы, ваплитовцы, — те, которые, как пишет УСЭ, "не разделяли взглядов" "хвылевистов" и "временно оказались под ее ("Вапліте") влиянием", а также "различные по своему мировоззрению", — так оправдывались перед собой, да и перед общественностью: если руководство "Вапліте" и таило в душе какие-нибудь политические прожекты, то для нас "Вапліте" была организацией литературной, и только литературной…
И это действительно было так.
Да не воспримет это современный читатель, как желание мое задним числом оправдать бывших ваплитовцев или "реабилитировать" "Вапліте". Ни в коей мере! Организацию "Вапліте" я и сейчас осуждаю, как очаг "политического тумана", и считаю, что позиции ее были и в то сложное в литературе время ошибочны, политически ошибочны, ибо действительно провоцировали возрождение дремавших до поры до времени в обывательских низах националистических чаяний.
Разумеется, неверно утверждение УСЭ, что "Вапліте" стремилась "оторвать Украину от Советской России". Хвылевый, исходя из националистических концепций, действительно отделял путь развития украинской культуры от культуры русской, но политического отрыва украинского государства от Союза Советских Республик даже Хвылевый не "провозглашал", и вообще об этом речи не было. Но очень возможно, что кое-кто — из ориентировавшихся на ошибочные позиции "Вапліте" и, в частности, на лозунги Хвылевого, приобретавшие политическое звучание, — мог, понятно, лелеять и такие антисоветские мечты. Так вот — несут за это ответственность ваплитовцы или не несут?
Думаю, что "Вапліте" в целом — как организация — ответственна даже и за такой неожиданный эффект, если она могла спровоцировать его своими ошибочными политическими позициями.
Однако, осуждая политическую роль "Вапліте" в истории нашей литературы, не следует так решительно противопоставлять ей ВУСПП, ибо и в позициях ВУСППа тоже было немало ошибочного, и эффект от вуспповского "напостовства" в широкой общественной жизни, как это зафиксировано в постановлениях ЦК партии, был тоже отнюдь не положительным.
Теперь я могу ответить и на вопрос, обращенный ко мне лично, — почему я не вошел в "Вапліте" сразу, в день ее основания.
В воспоминаниях о Блакитном я уже говорил: я не вошел в "Вапліте" тогда, когда "Вапліте" организовывалась и меня пришли звать и уговаривать Яловый с Досвитным потому, что были на стороне Блакитного в тогдашней литературной "трехсторонней" распре Блакитный — Хвылевый — Пилипенко ("массовизм — олимпийство — червона просвіта"). Само собой разумеется, каждый из этих трех терминов той эпохи — "массовизм", "олимпийство", "червона просвіта" — теперь приходится брать в кавычки и объяснять. Я объясню позднее, когда должен буду остановиться подробнее на взглядах Хвылевого, который, хотя и был, собственно, автором этой "тройственной" терминологии, однако никогда, даже в пылу спора с Блакитным, не ставил знака равенства между "массовизмом", проповедуемым Блакитным, и "червоной просвітой", осуществляемой на практике Пилипенко. А звать меня на учредительное собрание "Вапліте" и уговаривать приходил не сам Хвылевый, а его "мушкетеры" (так мы называли Ялового и Досвитного), потому что с Хвылевым отношения у меня были тогда "неопределенные": я вышел из группы "Урбиной, поспорив с Хвылевым, — он не признавал "сюжетности" и "фабульной насыщенности" в прозе, за которые стоял тогда я, — именно поэтому Хвылевый не включил в альманах "Кварталы" мой рассказ. Характерно, что, продолжая оставаться внешне в приятельских отношениях с Хвылевым, я никогда больше не дискутировал с ним ни на какие темы и чисто "по-мальчишески" подчеркивал свою от него "независимость" тем, что не дарил ему своих книг с авторской надписью, что непременно делали в то время все — и друзья, и недруги Хвылевого. Мы шли с ним как-то вместе, возвращались с катка с коньками под мышкой, и вдруг Хвылевый сказал мне: