— Удивительное… — Только теперь Сокальчик сел, осторожно положив под стул пилотку.
— Давно вы знакомы? — спросил Палюх.
— Да вот с таких… — Не нагибаясь, Янек дотянулся своей длинной рукой почти до самого пола.
— Ну и что он за парень? — Гай на секунду умолк. — Вроде хороший, а вроде и нет. Работает с самого начала хорошо, так же как и вы, а сейчас выкинул здесь одну штуку, и нам хотелось бы разобраться, что всё это может значить?
Белёсые брови вопросительно приподнялись.
— Видите ли, мы собирались послать назавтра трёх агитаторов в ваши Богуславицы. Речь идёт о новом молодёжном призыве…
— А он вам сказал, что не поедет?
Их удивило, что Сокальчик понимающе кивнул своей маленькой головой, посаженной на длинной шее. Теперь он был похож на ощипанного гуся, бессмысленно заглядевшегося в мутную воду, но руководители бригады давно его раскусили и знали, что за нелепой его внешностью скрывается твёрдый характер и ясный ум.
— Да. Сказал, что не поедет. — Палюх встал и начал медленно расхаживать по комнате. — Но почему?
— Скверное дело. — Сокальчик огорчённо покачал головой. — Моя вина. Надо было раньше об этом рассказать. Может быть, и удалось бы что-нибудь придумать.
— В чём же всё-таки дело? — Палюх остановился.
— Его отца застрелили наши, — спокойно произнёс белый паренёк. — Вот в этом-то и всё дело.
— То есть как — застрелили? — склонился над столом Ясинский. — Как это случилось?
Палюх сел. Он был утомлён после бессонной ночи. В последнее время ему вообще приходилось мало спать. Строительство нового города разворачивалось всё шире, и работа бригады с каждым днём становилась сложнее. Он протёр глаза жёсткими подушками ладоней и с трудом приподнял слипающиеся веки.
— Как же это случилось? — повторил он вслед за Ясинским.
Вода в ручье сделалась совсем голубой, и он журчал теперь громче обычного, как всегда бывает перед наступлением вечера. Ветки склонившегося над берегом орешника были покрыты тоненьким слоем белой пыли. Земба провёл пальцем по поверхности сморщенного листочка и отпустил ветку. Она взлетела вверх, дрогнула и застыла.
«Теперь она притворяется, будто никто её не трогал, — промелькнуло у него в голове. Он закрыл глаза. — Вот лежу тут, играю ветками, а ведь там…»
Но что можно было поделать? Бывает так, что незначительные мысли возникают вдруг рядом с важными, а человек и сам не знает, почему он перестал думать об отце и начал размышлять об орешнике…
На стене их хаты висела большая фотография. На переднем плане — молодой уланский ротмистр верхом на коне. А позади, на небольшом от него расстоянии, — второй всадник, тоже улан. Внизу, тут же, над нижней планкой рамы, нарисована гирлянда из роз, обвивающих надпись: «1920 год».
Томек помнит, как в ту ночь он стоял у окна и смотрел то на фотографию, то на двоих мужчин, сидевших за столом друг против друга. Перед ним были именно эти уланы, только постаревшие на двадцать пять лет. У отца лицо заострилось, а раньше оно было круглым. А пан Коморский располнел и поседел. Звали его Рауль. Ни в одном календаре не найдёшь такого имени.
— Послушай! — сказал бывший ротмистр своему бывшему ординарцу. — Надо принять какое-то решение!
Отец поддакнул, но с сомнением покачал головой, давая понять, что не так-то всё просто; потом наполнил рюмки и повернулся вместе со стулом к окну.
— Томек! Следи хорошенько, не идёт ли кто к нам! — Он прикрутил фитиль, и мрак сгустился вокруг лампы, словно охватив её полузакрытым зонтиком.
— Он не проболтается?
Пан Коморский был не из трусливых, но не всё решался говорить при ребёнке. Случается, ребёнок ляпнет, ничего худого не думая.
— Он?! Да хоть бы вы, пан ротмистр, сокровища при нём закопали! Он на то место и взгляда не бросит, если я запрещу! Так уж воспитан.
— Ну, следи, сынок. — Пан Коморский кивнул в сторону окна. — Ты теперь, как солдат. Часовой на посту!
Двенадцатилетнее сердце Томека на миг замерло. Ведь это ему сказал сам пан ротмистр, пан помещик! Томек просунул голову под одеяло, которым было занавешено окно, и смотрел, не моргая, на дорогу.
— Надо принять какое-то решение! — повторил Коморский. — Я слышал, он добивается ссуды, чтобы перестроить одну половину усадьбы под школу, а во второй разместить переселенцев! Вот сукин сын!.. Ну и школа же там будет! Хотел бы я только знать, чему в ней станут обучать? Вряд ли уважению к чужой собственности! А если он впустит в дом переселенцев, то и возвращаться гуда бессмысленно будет, после того как кончится вся эта чёртова заворошка. Как ты думаешь, он осмелится?