Хозяин хлопнул себя по колену и расхохотался, на этот раз уже громко.
— Да что ты говоришь, миленький! Хорошо тебя вышколили! Мой сын, говоришь? Мой сын во всём отца слушается. Зачем вы ему дались?
— Отца слушается… — шёпотом повторил Земба. — Слушается отца…
— Что?
— Ничего. Где же теперь ваш сын находится? В хате его ведь нет?
— А тебе какое дело? Ты что, исповедовать меня пришёл?
— Может, и исповедовать. Не видно его что-то…
— В город он поехал, милый, в город. Нет его здесь, на ваше счастье, а то бы он вас отсюда живо турнул, если бы вам вздумалось ночью к нам ломиться. Мне-то, старику, всё едино, делайте, что хотите, и так и этак мало вам поможет. Но он — другое дело…
— Да что ты с ним разговариваешь? — крикнула из-за двери хозяйка. — Какое этому мерзавцу дело до нашего Юзека? Ты его сперва спроси, чей он сын! Зачем бы его сюда принесло, если бы у него был дом, как у всякого порядочного человека!
За окном вдруг стало светло. Тени от мебели переметнулись из одного угла комнаты в другой. Машина остановилась перед самой хатой и стояла теперь, не выключая огней и мотора.
Первым вбежал в хату Палюх, за ним фельдшер и два парня с носилками. На крыльце толпились вооружённые молодые рабочие.
— Можно нести, — оказал фельдшер, выпрямился и защёлкнул чемоданчик с перевязочными средствами. — Только поосторожнее! Кажется, ничего серьёзного. Его только оглушили, а рана не опасная. Осторожнее!
Палюх и Земба выходили последними. Секретарь парторганизации обернулся с порога.
— Не ждите сына к ужину, пан Соботинский. В милиции ему дадут поесть.
— Что? — Хозяин выронил изо рта папиросу. Земба остановился в дверях и внимательно его разглядывал. Томек сразу всё понял. Он даже предугадывал слова, которые сейчас произнесёт Палюх. Да, так оно и должно было быть.
— Мы его только что поймали возле леса…
— Врёшь ты, су… — Это закричала мать.
— Нет, любезная пани. Он сразу же признался, кто таков и откуда.
Палюх тихо затворил дверь. Из хаты не доносилось ни шороха.
— Ты его ранил в руку! — рассказывал Палюх, когда они с Зембой шли через сад. — Ребята сразу его нашли. Он сидел на опушке и стонал. Остальные убежали. Наши уже отвели его в милицию!
Палюх искоса посмотрел на Томека, желая разглядеть выражение его лица. Но было темно, и он ничего не увидел. Земба молчал. Машина, увозившая Янека, двинулась с места, прокладывая своими зажжёнными фарами широкий, светлый коридор над дорогой. Палюх и Земба догнали группу молодых рабочих и вместе с ними молча зашагали по направлению к лагерю бригады.
В барак, где помещалась амбулатория, вели четыре деревянные ступеньки. Земба уже в десятый раз ставил ногу на последнюю ступеньку и всё никак не мог решиться войти. Наконец он просунул голову в полуоткрытую дверь.
— Ну как?
— Лучше. — Фельдшер посмотрел на часы. — Во сколько сбор?
— В десять.
— А сейчас половина десятого. Посмотрим, может быть, и удастся. Из больницы его бы и через неделю не выписали, а у нас по-другому. Пор-рядок! — Он похлопал Томека по плечу. — Ничего, брат! Всё уладится!
У фельдшера была длинная, тёмная, клином подстриженная борода, — она теперь особенно резко выделялась на фоне белого халата. Эта борода внушала доверие. Всё же Земба спросил:
— Но это в самом деле не опасно?
— Нет. Я ведь оказал тебе! Ну, а теперь уходи, сынок, мне ещё надо с ним повозиться.
Фельдшер легонько вытолкнул Томека за дверь. Отпуская дверную ручку, Земба остановился. Сокальчик что-то кричал из глубины барака. Голос у него был слабый, но чёткий.
Томек пересек площадь и подошёл к трибуне, сколоченной из желтоватых, блестящих, свежеоструганных досок. Рядом с трибуной стоял Гай, заслонив рукой глаза. Свет большой, пятисотсвечовой лампы бил ему прямо в лицо.
— Поднимайте!
Натянутый на деревянную раму огромный портрет Болеслава Берута возник из темноты и, казалось, держался в воздухе.
— Немного левее!.. Ещё!.. Хорошо!
Томек с минуту стоял неподвижно, всматриваясь в портрет. Потом вышел из залитого электрическим светом круга и зашагал в темноте в сторону столовой — длинного барака без стен, с крышей, опиравшейся на два ряда невидимых столбов. Поперёк этой крыши сверкал выложенный из сотен маленьких лампочек призыв: Новый город — новая жизнь!