Андрей Упит
РАССКАЗ О ПАСТОРЕ
В первое воскресенье после Иванова дня пастор Клиянского прихода Людвиг Калнпетер проснулся весь в поту.
Сердито сбросив одеяло, он лег на живот и сквозь прутья спинки кровати взглянул в окно. Так и есть — опять сплошная синева! Вся та часть небосвода, которую он лежа мог окинуть взглядом, — от противоположного берега Даугавы до пасторского дома — была без единого облачка.
А дождь был необходим. Больше всего на свете нужна была сейчас хорошая дождевая туча. Яровые гибли. Овес кое-как еще держался, но ячмень на торфяниках и на более высоких местах, где земля полегче, стал желтеть. И что особенно досадно, у самых исправных хозяев, которые обычно высевали по три мешка томасовой муки на пурвиету и никогда не забывали вовремя уплатить своему пастырю по два лата[1] с души мужского и по лату с души женского пола. Неукоснительно выполняли они все правила, установленные епископом Ирбе[2], но господь почему-то наказал их жестокой засухой, которая грозила пустить прахом все расчеты на богатый урожай.
Не далее как вчера владелец хутора Плявниеки — Йоргис Блигзна, пришедший зарегистрировать рождение своей третьей девочки, горько сетовал на то, что альберинговский лен из голландских семян[3], едва поднявшись на четыре пяди, уже начинает цвести. У Ерцена, не дозрев, осыпается рожь, посеянная на суглинистых буграх. Кроме того, пастору было известно, как пострадали от засухи огороды во всем приходе. Кормовая свекла — толщиной в палец, у моркови свертывалась ботва, а бобы обгладывала гусеница.
Все это последствия засухи. Пастор Клиянского прихода обещал сделать все от него зависящее. Он решил в первое же воскресенье после Иванова дня совершить специальное молебствие о ниспослании дождя, — по возможности, дождя основательного и в самом скором времени. Жене испольщика Рачиня с хутора Вайвары он прямо заявил: «Не печалься, сестра во Христе! Господь велит своему дождю излиться и на праведных и на нечестивых».
При этом пастор Калнпетер отлично знал, что Рачиниете поняла эти слова отнюдь не в том смысле, в каком их только и следовало понимать, то есть как некое иносказание, поэтический образ! Нет, она этим летом поставила на откорм двух подсвинков, и если господь не пошлет дождя, то капустного листа хватит только до Мартынова дня. А кто же не знает, сколько можно выручить в Риге за борова, который весит не менее двух с половиной пудов!
На пути к окну пастор Людвиг Калнпетер два раза сделал крюк. В первый раз ему пришлось обогнуть две дубовые кровати, во второй — платяной шкаф с овальным зеркалом в средней дверце. Эти обходные движения ничуть не показались ему затруднительными. Уже целую неделю, с тех пор как здесь поставили новую мебель, он с блаженной улыбкой совершал путь от холостяцкой железной кровати к окну.
Вот и сегодня, в первое воскресенье после Иванова дня, он распахнул окно и, продолжая улыбаться, окинул взглядом комнату. В самом деле, неплохо работает Первое объединение рижских мебельщиков. Едва он успел сказать, что ему нужно, как заведующий конторой с понимающим видом кивнул головой. Все ясно и понятно. Пастор Клиянского прихода собирается жениться, и ему нужна полная обстановка для спальни и столовой. Они лучше него самого знали, из чего она должна состоять.
Во время бритья Людвиг Калнпетер мог видеть в зеркало буфет через отворенную дверь столовой. В нем пока ничего почти не было. Но это уж забота молодой хозяйки. Она сумеет устроить все, как полагается. В витрине магазина «Вако» они уже присмотрели фарфоровый сервиз. Суповая миска у нее есть. Она даже заикнулась о серебряных ножах и вилках, но пастору Людвигу Калнпетеру казалось, что это не совсем соответствует его сану. К тому же будущий тесть Луцис только головой мотал: не такие нынче времена, чтобы роскошествовать. Достаточно и шестидесяти четырех тысяч[4] на мебель.
За бритьем пастор серьезно задумался о платежеспособности будущего тестя. В сущности, владея такой усадьбой, как Луцис, можно было бы располагать большими средствами. Но если сеять лен только тогда, когда цены на него упали ниже десяти тысяч за берковец… и потом, ни один батрак, даже чангал[5] на снятом молоке и селедке дольше месяца не выдерживает. Хотя одна щека пастора была намылена, он кивнул головой и подмигнул себе в зеркало. Это вещь поправимая. Если в нынешнем году у Луциса пойдет дело с пятьюдесятью пурвиетами арендованного у казны луга, заплатить шестьдесят четыре тысячи за мебель будет сущим пустяком. Тогда Мале и в самом деле сможет подумать о серебряных ножах и вилочках.
3
4
5