— Я купил тебе подарок.
— О, Пат! Ты не забыл!
Она быстро развернула его. Это были наручные часы.
— Они, наверное, стоят кучу денег.
— Я их обменял на настольный барометр.
Она взяла часы в кулачок и двумя руками прижала их к сердцу, словно испугавшись, что я заберу их у нее.
— Ты говорил, что к моему дню рождения ты переклеишь обои в приемной.
— Наверное, мы и это сможем себе позволить, — сказал я. — Я только подумал… если ты поедешь в Лос-Анджелес, тебе вряд ли понадобятся новые обои.
— И ты решил отделаться подешевле. — На глазах у нее навернулись слезы.
— Ну почему… Стальной корпус лучше золотого, он герметичнее от пыли и влаги. Впрочем, если тебе хочется в золотом корпусе…
В ней было много от маленькой девочки. Но, надо признаться, именно это меня и привлекало в ней. Я подался вперед, чтобы поцеловать ее в кончик носа.
— Лос-Анджелес… — сказала она, шмыгнула носом и улыбнулась. — Это значит работать в исследовательской лаборатории… большой, как фабрика. Мне нравится работать в госпитале. Вот это действительно здорово. — Такси свернуло в сторону и мягко придвинуло ее в мои объятия.
— Я люблю тебя, Патрик, — сказала она.
— Не надо плакать, — успокоил я Мэрджори. На ее голове расстегнулась заколка, и волосы рассыпались по плечам и лицу, когда я захотел ее снова поцеловать.
— Но мы пока что не можем быть вместе, — сказала она и обняла меня.
Затем отодвинулась от меня и посмотрела в лицо, словно видела в первый раз, потом подняла руку и кончиками пальцев провела по моей щеке.
— И прежде чем мы будем жить вместе, нужно поискать место для жилья. — Она прикрыла мои губы своей рукой.
— Я не против твоей квартиры, но это все же твоя квартира, Патрик. Я чувствую себя там как-то неуверенно, как обыкновенный жилец.
— У меня есть другой план. Пока я буду в отъезде, ты можешь поговорить с каким-нибудь порядочным комиссионером о сдаче внаем.
— Конечно! Мы так и сделаем. Только ни в коем случае не в пригороде. Я не буду соглашаться на жилье дальше улицы Хайгейт.
— Правильно.
— И я постараюсь подобрать что-нибудь неподалеку от госпиталя.
— Хорошо, — ответил я. До тех пор, пока она будет работать в том же госпитале, что и ее муж, между нами будет всегда некая дистанция, даже если (как она считает) мне это просто кажется. Я видел ее с мужем. Чувствуешь свою явную ущербность, когда слышишь их разговоры на медицинские темы: как будто они обладают своей особенной культурой, своим особенным языком, на котором только и можно выразить тончайшие нюансы.
Несколько минут никто из нас не нарушал молчания. Когда мы проезжали по улице Лордс-Крикет-Граунд, я увидел продавца газет с плакатом «ТАИНСТВЕННАЯ РУССКАЯ ЖЕНЩИНА — ПРЕДСЕДАТЕЛЬ НА ПЕРЕГОВОРАХ ПО ГЕРМАНСКОМУ ВОССОЕДИНЕНИЮ». Эти газетчики всегда все раздуют. Самая обыкновенная забастовка водителей у них превращается в «ОЗЛОБЛЕННЫЕ ПИКЕТЫ ШОФЕРОВ: НАСИЛИЕ РАСТЕТ», хотя дело дальше словесной перебранки на заводских задворках и не пошло.
— Ну как продвигается ваша игра? — Это была попытка Мэрджори подстроиться под мое настроение.
— Я ушел как раз в тот момент, когда Ферди решал, стоит ли уничтожать подлодку за Мурманском с риском радиоактивного заражения судоходных путей во фиорде. Или дожидаться, пока ракетная атака оставит его без ядерного оружия для ответного удара. Или же выбрать разбросанные цели, то есть оставшиеся шахтные пусковые установки.
— А ты мне еще говоришь, как я общаюсь в своей патологической лаборатории.
— В какой-то мере эти понятия схожи… болезнь и война. Наверное, все же лучше посадить их под микроскоп и наблюдать, из чего они состоят, чем сидеть и дожидаться самого наихудшего.
Такси остановилось.
— Я должна быть на дежурстве не позже половины третьего.
— Мы не будем здесь обедать, — сказал я, — мы можем здесь выпить пива, съесть бутерброды, и через десять минут я отвезу тебя обратно.
— Нет-нет, что ты! Я не имела это в виду, — сказала она, — мне здесь очень нравится.
Я заплатил и отпустил такси. Мэрджори сказала:
— Как ты нашел это местечко? Здесь очень мило.
Я подошел вплотную к окну и, сложив ладони козырьком, заглянул вовнутрь ресторана. В зале не было света, как и не было посетителей. Столы и стулья были аккуратно расставлены, рюмки помыты, салфетки разложены. Я толкнул дверь, потом позвонил. Мэрджори тоже толкнула дверь и рассмеялась:
— Это похоже на тебя, дорогой.
— Подожди одну минутку, — сказал я и пошел по узкой аллее вдоль ресторана, решив проверить служебный вход. В стене я увидел деревянные ворота. Ухватившись локтями за верхнюю часть ворот и уцепившись носками за выступ в стене, я смог дотянуться до задвижки и открыть ворота. Мэрджори последовала за мной через открытые ворота. Мы очутились в маленьком вымощенном дворе, с туалетом на улице и водостоком, засоренном картофельными очистками.
— Патрик, не надо…
— Я же тебе сказал: подожди. — Судя по всему, за нами никто не наблюдал сверху из окон или с железного балкона, обвитого плющом, но теперь такого голого и прозрачного на зимнем солнце. Я попробовал открыть заднюю дверь. Сетчатые занавески на двери были плотно завешены. Я подошел к окну, но желтые шторы, окантованные кружевами, были задернуты, и через них ничего не было видно.
Мэрджори сказала:
— И дорогой подарок — в тягость, если получен от недоброго человека.
Я попытался открыть засов, просунув в щель свою карточку-пропуск, но замок, видимо, был необычной конструкции.
— Таковы женщины, — сказал я. — Даришь им подарки, а они после этого жалуются на недостаток добра. — Я еще раз поцеловал ее в нос.
Замок не поддавался. Я прислонился спиной к стеклу двери, чтобы заглушить звук, затем надавил на стекло так, что оно треснуло.
— Ты что, с ума сошел?! — воскликнула Мэрджори. Я засунул палец в трещину, расширил ее, чтобы вытащить большой кусок разбитого стекла из оконной замазки.
— Все хорошо, Офелия, — сказал я. — Ты единственная, которую я люблю. Не волнуйся.
Я засунул руку через дыру в разбитом стекле и нащупал ключ, который торчал из старомодного врезного замка. Он со скрипом провернулся в заржавленной скважине. Осмотревшись по сторонам — не идет ли кто по аллее, — я открыл дверь и вошел внутрь.
— Это грабеж, — сказала Мэрджори, но последовала за мной.
— Ты имеешь в виду — кража со взломом. Запомни, что тут есть некоторая разница в понятиях.
Солнце просачивалось сквозь шторы, мягкий желтый свет, словно бледная патока, заполнял комнату. Я рывком раздвинул шторы, и они разлетелись в стороны с глухим шелестом.
«Если никто не услышал этот шум, — подумал я, — значит, действительно здесь никого нет».
— Тебя могут посадить в тюрьму, — сказала Мэрджори.
— Мы можем наконец побыть вдвоем, — ответил я, — и это самое главное.
Я наклонился к ней, чтобы поцеловать, но она отстранилась. Мы были в кладовой. Вытянувшись в одну шеренгу, стояли деревянные миски с порезанным салатом и дольками розовых помидоров. Здесь был и десерт: карамель — целыми взводами, ромовые бабы — батальонами, которые под кисеей развернулись в боевые порядки и только ждали команды идти в атаку. Я достал себе сосиску с подноса. Они еще были теплые.
— Мэрджори, возьми сосиску. — Она покачала головой. Я откусил сосиску. — Сплошной хлеб, а не сосиска. Из таких сосисок только гренки делать и есть с маслом и вареньем. — Я прошел в соседнюю комнату, Мэрджори последовала за мной.
— Для нас сейчас важнее всего — это взять долгосрочный заем, — сказала Мэрджори. — Нам дадут, мы ведь работаем…
Швейная машинка еще стояла здесь, но униформы уже не было, как и не было досье с мерками и фотографиями. Я спустился по обшарпанным каменным ступенькам в помещение, в котором был устроен морозильник. Он включился автоматически, от чего мы даже вздрогнули.
— Тем более я работаю врачом, — продолжала Мэрджори. — Мне это посоветовал директор банка.
В стену комнаты был встроен большой шкаф. Его дверь была заперта на массивный висячий замок. Заколкой для волос его открыть не удалось. Я стал выдвигать один за другим кухонные ящики, пока не нашел точильный брусок. Я просунул его под скобу замка и налег на брусок всем телом. Но поддался не замок, а ушки, на которых он висел. Под моей тяжестью шурупы вылезли из старого дерева и попадали на пол.