Из моего предплечья сочилась кровь, которая оставляла за мной следы. Я несколько раз менял направление движения, чтобы запутать преследователей. Я стянул с себя рабочую куртку, намотал шелковый шарф на окровавленную часть рукава и снова одел робу, просунув руки в рукава и таким образом сдавив повязку. Это было чертовски больно, но у меня не было времени сделать более надежную перевязку. Я надеялся, что давящая повязка остановит кровотечение. Чем больше расстояние от места выстрела, тем больше рассеивается заряд дробовика. Я уже был довольно далеко от Сейры и, видимо, получил только небольшую часть заряда. Моя одежда была прострелена, но кровотечение было легким. Эту мысль я внушал себе, спеша вперед.
Я показывал рекордное время, избегая торчащих валунов, на которых отвердевший снег превратился в скользкий лед. Но, прижимая болевшую руку, мне было трудно балансировать на ходу, поэтому дважды я падал, взвывая от боли и оставляя на снегу кровавые пятна. Несмотря на плохую видимость из-за снежной вьюги, я был уверен, что найду дорогу к большому утесу. Самое важное было прижаться к скале на тропинке и не соскользнуть вниз. Но во время вьюги это было гораздо сложнее. Я едва не прошел мимо группы елок — моего ориентира к камням, по которым можно перебраться через ручей. Когда я перешел через ручей, меня угораздило еще запутаться в терновнике и кустах, откуда я еле выбрался.
Такая вьюга меня вполне устраивала. Как только погода прояснится, меня сможет увидеть любой, кому захочется подняться на первую террасу утеса. А таких желающих, видимо, будет много. И даже очень много.
Тропинка наверх была опасной. Я по ней не ходил раньше, хотя видел ее сверху, с высоты птичьего полета, — места моего пикника на утесе. Тропинку было еле видно. До обе стороны тропинки торчали металлические метки. Это были обыкновенные жестяные прямоугольники, привинченные к заржавевшим колышкам. Краска с меток давно облезла и весь металл заржавел, но я не сомневался, что эти метки были сделаны военными. Есть что-то специфически однообразное в экипировке всех вооруженных сил — от танков до фонарей. Я спешил изо всех сил к заржавленным меткам, опасаясь, что снегопад скоро пройдет. Хмурые облака висели так низко, что можно было дотронуться до них рукой. Они клубились вокруг меня, обсыпая хлопьями снега, иногда вдруг открывая мне обзор на скалистое побережье, находящееся в тридцати метрах подо мной.
Не только метки, но и сама тропинка была разъедена водой. Я остановился на минутку, чтобы убедиться, что моя рука уже не кровоточит и не оставляет кровавых пятен на тропинке. Кровавого следа уже не было, но рукав набух, и в нем что-то переливалось. Значит, кровь не остановилась. Я ждал наступления такого состояния нечувствительности, которое, как утверждают врачи, наступает после ранения. Но судя по всему, это была лишь дурацкая отговорка эскулапов. Мой бок и плечо пульсировали и чертовски болели.
Я рассматривал тропинку, обозначенную метками. Она представляла собой всего-навсего самодельный выступ вдоль подветренной стороны крутого обрыва. В таком местечке я не бывал даже в кошмарных снах. Но впереди меня темнел спасительный подлесок, и я решился пойти по тропинке, стараясь прижиматься к стене обрыва и не смотреть в бездну, куда скатывались камни из-под ног.
Через триста метров эта адская тропинка неожиданно сузилась. Я старался быть предельно осторожным, проверяя ногой надежность каменистой тропинки, которая норовила осыпаться от малейшего прикосновения. Тропинка плавно огибала выступ скалы. Вскоре я достиг места, откуда был виден узкий залив подо мной. Сквозь мокрый снег я пытался разглядеть тропинку впереди себя. Я надеялся, что дальше она расширится, но меня ждала такая же узкая полоска. Участок стены над заливом был особенно опасным. Острый выступ скалы был похож на нос гигантского корабля, далеко выступающий над свирепым зеленым морем. Наклонная стена скалы нависла над тропинкой. Человеку нужно было бы согнуться в три погибели, чтобы пролезть под этим выступом. Стоя на тропинке прижавшись к стене и вглядываясь вперед сквозь снежные вихри, я пытался побороть свой страх и сомнения. Нет, нужно возвращаться. Надо вернуться к верховой тропе и попытаться пройти по верхней части скалы. Но, разглядывая рельеф этого выступа, я заметил большую связку шипов, болтающихся над обрывом. Люди, которые прокладывали эту тропинку, были, видимо, опытными скалолазами и работали со страховкой. Если они решили проложить тропинку в этом месте, а не по верхней части скалы, значит, здесь пройти все-таки легче.
Это место оказалось не таким уж страшным для прохода, как я себе представлял. Конечно, мне пришлось обеими руками ухватиться за выбоины и крепко обнять адский выступ, оставляя на нем пятна крови. Двигаясь, как краб, я перебрался по тропинке вперед.
Как говорится, когда небо с овчинку покажется, и черту будешь молиться. Но молиться мне захотелось и на следующем участке узкой тропинки, огибающей мыс. Распластавшись по леденящей каменной стене, я пытался выдержать бешеные порывы ветра, которые, казалось, старались расшатать и разрушить скалу. Этот же ветер поднимал огромные пенистые волны в океане, далеко выкатывающиеся на каменистый берег. Вновь и вновь ветер пытался оторвать меня от скалы и бросить в пучину, а я все стоял без движения в надежде, что ветер утихнет. Головокружение, насколько известно его жертвам, — это не столько страх перед падением, сколько атавистическое стремление летать, поэтому среди жертв головокружения так много авиаторов.
Я обогнул мыс и перевел дыхание, прежде чем разглядеть следующий залив и следующий мыс. Проклятье! Этот участок тропинки был завален. На первый взгляд казалось, что осыпался щебень. Но подозрительным было то, что камни как будто были подобраны по величине и цвету. Нависшие странными кучками на самом краю тропинки, они качались под натиском ветра, который вихрем взмывал вверх, поднимая облака снежинок и мелкой каменной пыли.
Застряв на этом смертельном краешке полуострова, я старался приободрить себя мыслью, что теперь меня никто не сможет увидеть на Блэкстоуне. Я оторвал руку от скалы и медленно поднес ее к глазам, чтобы посмотреть на часы. А что, если они собрали все свои силы и прочесывают вдоль и поперек эту часть полуострова? Меня начало трясти от холода, ужаса и нерешительности, хотя решать тут было нечего. Нужно было идти вперед, и чем скорей, тем лучше.
Тропинка расширилась. По ней уже можно было идти обычным шагом, если прижиматься плечом к скале. Если бы я знал, что за пятна покрывают скалу, словно сифилис бледное лицо. Даже находясь в трех метрах от того места, я бы все равно не догадался, что подстерегает меня за поворотом. Это могла бы быть какая-то страшная опасность, или взрыв, или, может быть, от моего приближения к этому месту скала вдруг разлетится на мелкие куски. Надо мной и вокруг меня висели серые капли: огромная колония морских птиц укрывалась от шторма. Они как молнии набросились на меня, хлопая своими огромными крыльями. Быстрые серые тени носились каруселью вокруг меня. Они обороняли свою скалу, которую давно заселили и куда каждый год прилетали гнездиться. Они атаковали меня, каркая, крича, царапая когтями и толкая меня своими гигантскими крыльями в надежде, что я свалюсь вниз или улечу.
Пробираясь через колонию птиц, я разодрал в кровь руки и собрал на своей одежде всю тину, слизь и грязь старых гнезд. Я давил их своими ногами, поскальзываясь в грязи и птичьем помете, накопившемся здесь за несколько веков.
Я закрыл глаза. Я боялся повернуть голову, чувствуя, как птицы крыльями бьют по моим плечам и разрывают одежду клювами и когтями. Я спешил как только мог, не рискуя даже повернуться и посмотреть на круговорот морских птиц, суетившихся в расщелине и насмехавшихся надо мной. Ветер продолжал свою разрушительную работу. И вот уже его новые вихри разнесли во все стороны раздавленные мной гнезда, разбили их остатки о скалу и превратили в пыль, осыпая ею птичью колонию.