Центр будет оплачивать аренду этой квартиры еще месяц. Возможно, и телефон еще не отключили. Квартира была в двух минутах ходьбы.
Я позвонил в дверь. Ответа не последовало. Я постоял еще пару минут, помня, как часто сам не слышал звонок, если находился на кухне. Затем открыл дверь своим ключом и вошел. Электричество не отключили. Мне всегда нравилась квартира номер восемнадцать. В некотором роде она мне более по вкусу, чем нынешняя клетка с масляным отоплением, подходящая для спекулянта с плохим вкусом, но я не из тех, кто из эстетических соображений стремится иметь синтетический шерстяной ковер на стене и двойные стекла георгианской эпохи.
С тех пор как я выехал, квартира изменилась. Я имею в виду, что на полу не валялись журналы «Прайвит ай» и «Роллинг стоун», а на них, в свою очередь, не высились переполненные мусорные корзины. Квартира выглядела так, как в дни уборки, которую три раза в неделю приходила делать соседка. Мебель была вполне приличной, я имею в виду, что ее все же еще можно было называть словом «мебель». Я сел в лучшее свое кресло и поднял телефонную трубку. Есть гудок. Набрал номер местной компании по ремонту автомобилей. Начались переговоры диспетчера с водителями: — Кто-нибудь едет по Глочестер Роуд к Фулхэму?… Кто-нибудь согласится на маршрут до Фулхэма за двадцать пять пенсов? В конце концов какой-то рыцарь дороги согласился проделать путь по Глочестер Роуд до Фулхэма за семьдесят пять пенсов, при условии что я подожду еще полчаса. Я знал, что это означает три четверти часа. Согласившись, я спросил себя, не начал бы я вновь курить, если бы положил ту пачку сигарет в карман.
Если бы я не был таким уставшим, я бы заметил изменения, как только вошел. Но я очень устал и с трудом удерживался от сна. Я просидел в кресле еще минут пять или больше, прежде чем заметил фотографию. Вначале не увидел в этом ничего странного, кроме того, как я ее мог оставить. Только заставив себя сосредоточиться, понял, что это не мое фото. Рамка была такая же, какую я купил на рождественской распродаже в Селфридже в 1967 году. В рамку была вставлена почти такая же фотография, что и тогда: я в твидовом пиджаке, брюках машинной стирки, несуразной шляпе и двутонных туфлях. Одна нога на хромированном «альфа-спайдере» с откидной крышей. Но на фотографии был не я. Все остальное было прежним, включая номера на автомобиле, но мужчина был старше и плотнее меня. Прошу учесть, я всматривался в фотографию с небольшого расстояния. И у него и у меня не было усов, бороды, бакенбардов, мы оба были не фотогеничны, но, клянусь, на этой фотографии был все-таки не я.
Меня это не встревожило. Вы знаете, какими нелепыми могут вначале казаться вещи, но затем приходит логическое, рациональное объяснение — которое обычно дает близкая вам женщина. Итак, я не ударился во внезапную панику, я просто стал заново внимательно изучать комнату. А потом я мог кричать и паниковать в своем расслабленном, не невротическом стиле.
Что этот ублюдок делал в такой же, как у меня, одежде? Разные размеры, некоторые легкие различия, но абсолютно весь мой гардероб. И фотография мистера Мэйсона, этого «грудного ребенка», который делает распечатки прогнозов погоды для военных игр. Теперь я забеспокоился. И так было со всем в квартире. Мои галстуки. Мой китайский фарфор. Мое виски «Гинесс». Мой музыкальный центр «Лик», пластинки фортепианных концертов Моцарта в исполнении Ингрид Хеблер. И около кровати, на которой было такое же, как у меня, темно-зеленое покрывало из универмага Уитни, фотография в серебряной рамке: мои отец и мать. Отец и мать в саду. Эту фотографию я сделал в день тридцать пятой годовщины их свадьбы.
Я заставил себя сесть на диван и стал разговаривать сам с собой. Послушай, сказал я себе, ты знаешь, что это такое, это одна из сложных шуточек, которые богатые люди проделывают друг над другом в телевизионных спектаклях, не имеющих финала. Но у меня не было друзей достаточно богатых и глупых, чтобы разыгрывать со мной подобную шутку только для того, чтобы поставить меня в тупик. Я имею в виду, что меня довольно легко поставить в тупик и не прибегая к подобным фокусам.
Я вошел в спальню и открыл шкаф, дабы еще раз пересмотреть одежду. Я говорил себе, что это не моя одежда, потому что она просто не может быть моей. Конечно, у меня не было таких вещей, о которых я мог с уверенностью сказать, что никто другой таких не имеет, но такого набора одежды фирм «Брукс бразерс», «Маркс», «Спаркс», «Тернболл и Ассерс» не могло быть больше ни у кого. Особенно если учесть, что все эти вещи уже пять лет как вышли из моды.
Но, если бы я не обыскал шкаф, я бы не заметил, что раму для галстуков передвигали. Я бы не увидел, что кто-то здесь плотничал, заменив заднюю стенку шкафа.
Я постучал по ней. Она оказалась полой. Тонкая фанерная пластина легко поддалась, за ней оказалась дверь.
Держалась дверь крепко. Я отодвинул одежду, это позволило навалиться на дверь с большей силой. Дверь поддалась, и сантиметров через пять дело пошло легче. Я ступил в комнату за стеной шкафа, как Алиса в Зазеркалье. Принюхался. В чистом воздухе стоял легкий запах дезинфекции. Я чиркнул спичкой. Комната оказалась без окон. С помощью спички нашел выключатель. Обстановка напоминала небольшой офис: стол, кресло, пишущая машинка, блестящий линолеум. Белые стены были свежевыкрашены. На стенах висели календарь в виде цветной иллюстрации воздушного термоскопа фон Герика, подаренный хозяину главой по производству медицинского оборудования в Мюнхене, далее дешевое зеркало, незаполненный настенный ежедневник, прикрепленный к стене хирургическим пластырем. В ящиках стола я обнаружил пачку белой бумаги, пакет бумажных бланков и две белые нейлоновые рубашки в пакетах из прачечной.
Дверь из офиса также отворилась легко. Теперь я оказался в соседней квартире. За холлом шла большая комната — соответствующая моей гостиной, — освещаемая полдюжиной ламп за матовым стеклом. Окна были оборудованы легкими плотными деревянными ставнями, похожими на те, что используют в фотоателье. Стены в этой комнате также были выкрашены в белый цвет. Все содержалось в строжайшей чистоте: стены, пол и потолок — блестящие, без пылинки. В одном из углов новая раковина из нержавеющей стали. В центре комнаты стоял стол, накрытый накрахмаленной хлопковой скатертью. Скатерть в свою очередь была покрыта прозрачной пластиковой клеенкой. С такой было бы удобно стирать брызги крови. Любопытный был стол: его высоту и наклон крышки можно было менять. Очень был похож на простейший операционный стол. Большой аппарат рядом со столом не напоминал мне ни один из известных медицинских приборов. Трубки, циферблаты, ремни — дорогое было устройство. Хотя я не мог его узнать, но был уверен, что уже видел подобное раньше, правда, никак не мог выловить его из глубин памяти.
Из этой комнаты вела еще одна дверь. Очень осторожно я взялся за ручку, но дверь оказалась заперта. Я наклонился к двери и услышал голоса. Придвинувшись еще ближе, я разобрал слова говорившего:
— …затем на следующей неделе ты сделаешь средний крен и так далее. Похоже, они не знают, когда все начнется.
Ответ — это был женский голос — был почти не слышен. Затем мужчина, находившийся ближе ко мне, сказал:
— Конечно, если начальство предпочитает один поворот, мы можем изменить вращение и сделать его постоянным.