— Отлично, — сказал я. Видимо, их нисколько не волновало, что я могу умереть от потери крови. Им было важнее наговориться о своем деле. Мое предплечье продолжало кровоточить, и я все сильнее прижимал к себе руку, чтобы утихомирить боль. Единственное, что я хотел, — это поскорее увидеть санитара. Я не собирался выходить из игры как раненый герой.
— Да, пожалуй, пора вплотную заняться этим делом, — закончил разговор Доулиш. Он забрал у меня пустую чашку. — О господи, Патрик! Своей кровью ты закапал мне весь ковер.
— Не беспокойтесь, — ответил я, — видите? На этом великолепном узоре из колибри совсем ничего не заметно.
Глава 17
«Нейтральная окружающая обстановка. Она подразумевает нейтральные погодные условия, условия для радиообмена и гидролокации, температуру воды, которые остаются неизменными на протяжении всей военной игры. Такая обстановка не влияет на изменение процента чрезвычайных, происшествий (для ВВС, ВМС и торговых кораблей), на задержки в обеспечении материалами и в радиосвязи, а также на проведение глубинной разведки».
Неожиданный перезвон будильника был прерван в самом начале. На минуту воцарилась полная тишина. В темноте выделялись только четыре серых четырехугольника, немного различающихся по форме. По ним тихо шелестел дождь, от ветра дребезжала оконная рама.
Я услышал, как старик Макгрегор натянул свои старые башмаки и закашлялся, спускаясь по скрипящей лестнице. Я оделся. Одежда была влажной и пахла торфяным углем. Даже если плотно закрывать окно и дверь, все равно воздух был таким холодным, что изо рта шел пар, и я кутался во все, что у меня было.
В углу гостиной старый Макгрегор сидел на корточках перед маленькой дверцей печки и колдовал над огнем.
— Растопку, — бросил он через плечо, словно хирург, не отрывая взгляда от своей работы, срочно потребовавший скальпель. — Дай же сухую растопку, она в коробке под раковиной.
Хворост был сухим, или настолько сухим, насколько это возможно на Боннете. Макгрегор взял книгу Агаты Кристи в мягкой обложке, которую я оставил в кресле, и, оторвав от нее несколько страниц, бросил их в огонь. Я еще раньше заметил, что и другие страницы из этой книжки уже были пожертвованы на тот же алтарь. Теперь я, наверное, никогда не узнаю, припрет ли к стенке этого архиепископа мисс Марпл.
Макгрегор увлеченно дул на слабое пламя. Скорей всего алкогольный перегар воодушевил огонек, от чего он загорелся ярче и перекинулся на хворост. На печку Макгрегор поставил чайник.
— Дай-ка посмотреть руку, — сказал он. Это стало своеобразным ритуалом. Он с осторожностью разбинтовал повязку и резко оторвал тампон от раны так, что я даже вскрикнул от боли. — Ну, вот уже и все, — сказал Макгрегор. Он всегда так говорил. — Послушай, все отлично заживет. — Он прочистил рану спиртом и сказал: — Теперь достаточно пластыря. Повязка тебе больше ни к чему.
Чайник начал гудеть.
Он прилепил пластырь и с такой же осторожностью занялся моей небольшой раной в боку. Затем прилепил пластырь и на эту рану, отступил назад и стал любоваться своей работой, пока я ёжился от холода.
— Сейчас чаем согреешься, — сказал он.
Хмурый рассвет просачивался сквозь окно, во дворе птицы начали каркать и спорить между собой — петь им было не о чем.
— Посиди сегодня дома, — сказал Макгрегор, — если не хочешь, чтобы раны опять открылись. — Он налил две чашки крепкого чаю и надел на чайник стеганый чехол, изъеденный молью. Пробив ножом дырки в банке с молоком, двинул ее ко мне через весь стол. Я пощупал рану на предплечье.
— Что, чешется? — спросил Макгрегор. — Это хорошо. Тебе нужно побыть сегодня дома. И почитать. Ты мне сегодня не понадобишься. — Он улыбнулся, отхлебнул чаю и достал все оставшиеся книжные ресурсы: «Садоводу-любителю о кустарниках», «Под флагом Претории», том третий, и еще три книжки Агаты Кристи в мягких обложках, отчасти использованных для растопки печки.
Он разложил передо мной книги, добавил чаю в мою чашку и подбросил в огонь торфяные брикеты.
— Твои друзья приедут сегодня или завтра, — сказал он.
— Они тебе говорили, когда мы уедем отсюда?
— Вот у них и спроси, — бросил он. Макгрегор был явно не из болтливых.
Почти все утро он провел в сарае, где разобрал свою бензопилу на части и разложил их на бетонном полу. Несколько раз он собирал все части вместе. Много раз пытался завести пилу, но мотор только проворачивался и не заводился. Несколько раз он ругался, но все же не бросал свое дело до полудня. Потом он ввалился в гостиную и упал в замызганное кожаное кресло, в которое я никогда не садился, осознав, что это его любимое место.
— Бр-р! — буркнул Макгрегор. Я уже догадался, что так он всегда выражает свое недовольство холодом. Я начал ворошить угли в печке.
— Твоя овсянка готова, — сказал он. Макгрегор называл овсянкой любую пищу. Таким образом он выражал презрение к англичанам и к их национальному блюду.
— Вкусно пахнет.
— Что, ехидничаешь? А мне наплевать на твою лондонскую иронию, — ответил Макгрегор. — А если тебе не нравится суп, можешь катиться в сарай и повозиться с этой чертовой пилой. — Он потер руки и начал растирать красные окоченевшие пальцы, чтобы в них прилила кровь. — Бр-р! — снова буркнул он. Позади него было окошко, глубоко сидящее в толстой каменной стене. Оно было наполовину закрыто двумя засыхающими в горшках бегониями. Через это оконце можно было разглядеть только далекие заснеженные вершины, освещаемые солнцем. Если, конечно, дым из трубы не заволакивал весь двор или, что еще хуже, не проникал в гостиную. Макгрегор закашлялся.
— Нужно поставить на крышу новый козырек, — прокряхтел он. — Восточный ветер задувает под карниз и поднимает шифер.
Он проследил за моим взглядом в окно.
— Это, должно быть, машина из Лондона, — заключил он.
— Откуда ты знаешь?
— Здешние люди ездят на грузовиках или фургонах. Мы не очень-то любим легковые машины. Но если дело доходит до легковушки, то мы берем что-нибудь с повышенной проходимостью, чтобы можно было ездить зимой по горным дорогам. А такие пижонские машины, как в Лондоне, мы не покупаем.
Сначала я думал, что машина свернет с дороги, поедет через селение и вдоль побережья. Но машина прошла дальше по шоссе. Дорога извивалась по холмам на другой стороне равнины, поэтому можно было наблюдать, как машина кружит по дороге еще три-четыре километра.
— Они поехали обедать, — сказал Макгрегор.
— Или по крайней мере выпить, — добавил я.
Я знал, что последние километры пути будут самыми изнурительными. Дорога была плохой в любое время года. Но сейчас, когда ямы на дороге занесены снегом, водителю придется ехать очень осторожно. После такой поездки всегда хочется выпить и посидеть около камина.
— Смотри-ка, в столовой тоже огонь разгорелся, — сказал Макгрегор. Нужно было постоянно следить, горит ли огонь в обеих комнатах, иначе можно было быстро выстудить дом. Пока Макгрегор в столовой грел свои ноги около масляного калорифера, воздух в спальне остывал так, что дух захватывало. Я запрятал книжку Агаты Кристи за настольные часы.
Машина свернула на песчаную дорожку. Это была дорогая спортивная модель «астон» фирмы «Дэйвид Браун», синего цвета и такого же цвета обивкой. Но «астон» был покрыт густой пылью и забрызган грязным снегом. Лобовое стекло было запыленным, за исключением двух широких темных глаз, отчищенных дворниками. Как только дверь машины открылась, я узнал водителя. Это был Ферди Фоксуэлл, одетый в свое знаменитое пальто «импрессарио». Каракулевый воротник пальто был поднят до ушей и застегнут, а на голове Ферди криво сидела дурацкая меховая шапка.
Я вышел ему навстречу.
— Ферди! Мы что, уезжаем?
— Нет. Завтра. Шлегель тоже приедет. Но я подумал, что на этой машине я его опережу. Так что у нас есть еще время поболтать.
— Отличная машина, Ферди, — сказал я.