— Вы не могли бы послать кого-нибудь из своих парней подобрать мою машину — так, в перерывах между партиями в бридж.
— Я сообщу, что автомобиль похищен. Местные полицейские его подберут.
— Бьюсь об заклад, иногда вы жалеете, что приходится быть таким честным, — сказал я.
— Спокойной ночи, сэр.
Дождь по-прежнему шел. Я выбрался из машины. Они высадили меня не на той стороне улицы: разворот был здесь запрещен.
Глава 3
«Все время должно быть посвящено игре…»
Я вошел в квартиру как можно тише. Мэрджори всегда включала отопление в мое отсутствие, и сейчас стоячий воздух, тяжелый от запаха свежего дерева и краски, обдал меня как вчерашний перегар. Прошло достаточно много времени, прежде чем я привык к этой квартире.
— Это ты, дорогой?
— Да, любимая. — Я просмотрел почту, откладывая конверты нераспечатанными, оставил только открытку с лыжного курорта, журнал «Награды и кокарды» да подержанную книгу о битве под Москвой. На серебряном подносе — используемом для срочных сообщений — лежал обрывок медицинского рецепта, на котором было выведено: «Приходите, пожалуйста, в воскресенье в дом полковника Шлегеля. Он будет ждать Вас с десятичасовым поездом». Записка выполнена аккуратным почерком Мэрджори. Я поеду в понедельник, несмотря на то, что слово «воскресенье» трижды подчеркнуто красным карандашом, который Мэрджори использует, когда чертит схемы.
— Дорогой!
— Иду-у. — Я вошел в гостиную. В мое отсутствие она редко сюда заходила: обычно готовила себе что-нибудь на скорую руку, а потом изучала бумаги с результатами медицинских исследований, проведенных после окончания университета, грудой лежащие в «дипломате» и на прикроватном столике. Но сегодня к моему приезду все было прибрано: спички рядом с пепельницей, тапочки у камина. На столике в кувшине между экземплярами ее книги «Дом и огород» даже стоял большой букет всевозможных цветов, обрамленных папоротником.
— Я скучал по тебе, Мэрдж.
— Привет, морячок.
Мы обнялись. На ее губах я почувствовал вкус мяса, запах которого услышал еще в холле. Она запустила мне руку в волосы и взъерошила их.
— Они не выпадут, — сказал я, — они вшиты в череп.
— Глупости.
— Извини, что поздно.
Она повернула голову и радостно улыбнулась. Сейчас Мэрджори была похожа на маленькую девочку: большие зеленые глаза и симпатичное личико потерялись в растрепанных волосах.
— Я приготовила мясо, но оно немного суховато.
— Я не голоден.
— Ты даже не заметил цветы.
— Ты что, опять в морге работаешь?
— Ублюдок, — сказала она и нежно меня поцеловала.
В углу «ящик» надрывался дешевой истерией: британская справедливость побеждала жирных немецких фашистов, кричащих: «Свиньи!»
— Цветы от моей мамы к празднику. Она желает, чтобы праздник повторился.
— А что, ты собираешься еще раз отметить двадцатидевятилетие в этом году?
Мэрджори ударила ребром ладони мне по ребрам. Удар оказался болезненным: она достаточно хорошо изучила анатомию.
— Не принимай близко к сердцу, — выдохнул я, — это всего лишь шутка.
— Оставь свои вшивые шуточки для ребят с подводной лодки.
Она обняла меня и прижалась теснее. Поцеловала, отстранилась, заглянула в мои глаза, стараясь прочитать в них свое будущее.
Я еще раз поцеловал ее. Этот поцелуй удался лучше.
— Я начинаю удивляться… — Ее слова потонули в очередном моем поцелуе.
В электрическом термостате, который мог поддерживать нужную температуру часами, стоял наполненный кофейник. Я налил немного в чашку Мэрджори и отхлебнул. Вкус был как у металлических опилок с добавлением хинина. Я поднял голову.
— Приготовить еще?
— Нет. — Я взял ее руку. Эта чрезмерная любовная забота нервировала меня. — Ради бога, сядь. — Потянулся и отломил кусочек шоколадки, которую она ела до моего прихода. — Я не хочу ни есть, ни пить.
На экране герои увели ключи от нового секретного самолета из-под самого носа гестаповца со свиными глазками, который не переставая щелкал каблуками и орал «Хайль, Гитлер!» Двое английских хитрецов отсалютовали ему в ответ и, забравшись в самолет, обменялись понимающими улыбками.
— Не знаю, почему смотрю это, — сказала Мэрджори.
— Когда смотришь подобные фильмы, то удивляешься, почему нам понадобилось целых шесть лет, чтобы выиграть эту чертову войну, — ответил я.
— Сними плащ.
— Мне и так хорошо.
— Ты что, выпил, дорогой? — она улыбнулась. Она никогда не видела меня пьяным, но всегда подозревала, что я могу напиться.
— Нет.
— Ты дрожишь.
Я хотел рассказать ей о квартире и о фотографиях мужчины, обнаруженных там, но знал, что она скептически отнесется к этому рассказу: Мэрджори доктор, а они все такие.
— С машиной были неприятности? — спросила она наконец. Она хотела только наверняка убедиться, что я не хожу к другой женщине.
— Свечи. Как в прошлый раз.
— Может быть, тебе не ждать и купить новые?
— Конечно. И шестнадцатиметровый океанский катер. Ты встречалась с Джеком пока меня не было?
— Он пригласил меня на обед.
— Старина Джек.
— В «Савой гриль».
Я кивнул. Ее муж был респектабельным молодым педиатром. «Савой гриль» был для него как рабочая столовая.
— Вы говорили о разводе?
— Я ему сказала, что мне не нужны никакие деньги.
— Клянусь, это ему понравилось.
— Джек не такой.
— А какой он, Мэрджори?
Она не ответила. Мы и до этого не раз оказывались на грани ссоры из-за него, но Мэрджори была достаточно разумна, чтобы определить грань, за которую не следует переступать. Она потянулась и поцеловала меня в щеку.
— Ты устал, — сказала она.
— Я скучал по тебе, Мэрдж.
— Правда, дорогой?
Я кивнул. На столе рядом с ней высилась стопка книг: «Беременность и малокровие» и «Послеродовое малокровие» Беннета, «Лимфоцитное малокровие» Уилкинсона, «Клинические исследования» Шмидта, «Малокровие. История болезни» Комбе. Под книги была подоткнута пачка листов бумаги, испещренных мелким почерком Мэрджори. Я разломил плитку шоколада, лежавшую рядом с книгами, и отправил кусочек в рот Мэрджори.
— Ко мне опять приезжали из Лос-Анджелеса. Теперь предлагают машину, дом и каждый пятый год будет свободен от лекций.
— Я…
— Не вынуждай себя лгать. Я знаю как твоя голова работает.
— Я очень устал, Мэрдж.
— Хорошо, но нам когда-нибудь придется поговорить об этом. — В ней заговорил доктор.
— Да.
— На обеде в четверг?
— Прекрасно.
— Да.
— Великолепно, здорово, я не могу дождаться.
— Иногда я удивляюсь, как это мы так далеко зашли.
Я не ответил. Мне это тоже было удивительно. Она хотела, чтобы я признал, что не могу без нее жить. И у меня было недоброе предчувствие, что как только я сделаю это, она встанет и уйдет. Поэтому все так и шло: мы любили друг друга, но не признавались в этом. Или даже хуже: мы так заявляли о своей любви, что партнер не был уверен, действительно ли его любят.
— Чужие в поезде… — сказала Мэрджори.
— Что?
— Мы — чужие в поезде.
Я поднял глаза, как будто не понял, что она имеет в виду. Она откинула волосы назад, но они вновь упали на лицо. Мэрджори вытащила заколку и заново заколола волосы. Это было нервное движение, предназначенное не столько для того, чтобы привести в порядок волосы, сколько для того, чтобы дать ей возможность обдумать ситуацию.
— Извини, любовь моя, — я наклонился вперед и нежно поцеловал ее. — Извини. Мы поговорим об этом.
— В четверг… — улыбнулась она, зная, что я пообещаю все что угодно, лишь бы избежать обсуждения, о котором она думала. — Твой плащ промок. Лучше повесь его, а то помнется и надо будет чистить.
— Сейчас, если хочешь. Мы поговорим сейчас, если тебе так хочется.