Мы шли всю ночь, ведя лошадей. Опять мело, опять крутил буран, откуда-то из темноты стреляли. Только на следующий день наши преследователи отстали. К вечеру мы привезли тело Джурбая в его аул. Там уже все знали. Имя Джурбая шло впереди нас.
Я уехал первый, и только потом узнал, что Люба за эти дни так прикипела сердцем к малышу, что не смогла с ним расстаться.
И вот теперь стоял передо мной этот сильный и красивый мужчина с лицом монгольского воина, в спортивном костюме самой последней моды, москвич, родившийся на Памире, киргиз, не понимавший ни слова по-киргизски.
- Знаешь,- сказал я ему,- я очень рад, что вижу тебя, и вдвойне рад оттого, что вижу тебя здесь, на Памире.
- Да,- задумчиво произнес Джурбай,- отец в
Москве часто говорил, чтобы я поехал, посмотрел, подумал и сам выбрал, где мое место.
- А сейчас где они, в Москве? - спросил я.
- Нет их уже,- потупившись ответил Джурбай.
После этого разговора в Оше прошло много месяцев.
Сменялись времена года, как-то менялись и люди.
По склону шел ветер, светило яркое солнце, и некогда было сидеть, предаваясь воспоминаниям, надо было действовать.
Дав ребятам задание, я быстро сбежал вниз со склона, туда, где ждала машина. Наш шофер Обсамат лежал на вытащенных из кабины сиденьях и снисходительно беседовал с двумя колхозницами, которые чинно расположились напротив. У Обсамата был настолько нахально-снисходительный вид, что я со злорадством молча ткнул пальцем в расползшиеся листы задней рессоры. Но Обсамата трудно смутить.
- Это ничего,- сказал он,- сейчас будет рессора.
Но «сей час» оказался долгим. Мы несколько часов пролежали под машиной. Сначала отвинчивали рессору, потом долго выколачивали центральный болт, потом забивали его в рессору. За это время похолодало, начали мерзнуть - ведь мы лежали на мерзлой земле, а сбоку еще прихватывало резким ветром!
Только к вечеру мы наконец тронулись. Солнце закатывалось. Не видно было ни одной птицы, пролет прекратился. Хлестал холодный ветер, шумел Зор-куль, набегая мутными волнами на берег.
А позже вечером, когда мы уже добрались до лагеря, ветер так усилился, что наша большая палатка вся тряслась от его налетающих порывов. Я долго сидел и писал, прислушиваясь к завыванию ветра.
- Почему это,- сказала Нина,- когда дует ветер, всегда как-то тревожно, всегда ждешь чего-то плохого?
Мы промолчали. Было ясно, что погода портилась не на шутку.
На рассвете я выглянул наружу - все бело! На палатке сплошным слоем лежал снег. Наш пес Бельчик, спавший у входа, весь занесен снегом.
Снег продолжал шуршать по палатке. Гонимый сильным ветром, он несся почти параллельно земле.
«Неужели уже зима, неужели не успели, неужели не кончим»,- с тоской подумал я.
Погода была такая, что даже оба наши зоолога, Валя и Салом, не вышли на добычу. У них интересные отношения: с одной стороны - приятели, и специальность одна, оба птичек собирают, спят рядом, выпивают по случаю вместе, но на работе - соперники! Охотятся, как правило, врозь. Вечером, когда ботаники усаживаются перебирать растения, зоологи так же вытаскивают свои вьючные ящики. Раскладывают на них вату, скальпели, мышьяк, все необходимое для того, чтобы снимать шкурки с птиц, чистить их черепа. Оба искоса посматривают друг на друга: что-то добыл соперник, но не спешат показывать свою добычу.
- Что у тебя сегодня?-наконец не выдержав, спрашивает один.
- Да так, ничего особенного,- безучастным тоном отвечает другой и вытаскивает из рюкзака индийского гуся. И вся палатка ахает от восхищения.
- Ну что ты, это здорово! Это очень интересно! - и они принимаются разглядывать его, мерить.
- А у тебя что?
- Да так, пустяки,- и из мешка небрежно извлекается сова (сова здесь большая редкость).
- Черт возьми, неплохо! - поджимая губы, говорит соперник.
Утром каждый из зоологов норовит встать раньше другого, а так как они спят рядом, то иногда проявляют большое искусство, стараясь вылезти из спального мешка, не разбудив соседа.
Но сегодня погода настолько отвратительная, что и зоологи решили не выходить из палатки. Впервые может быть за много дней, они, проснувшись утром, засмеялись и опять укрылись с головой.
Буран не утихает. Иногда ветер проносит мимо палатки черных клуш, они кричат, а он, кувыркая, несет их до тех пор, пока они, обессилев, не сваливаются куда-нибудь в ямку.
Мы все сидим в палатке. В ней холодно. Перекладываем гербарий, выправляем дневники. Девушки читают вслух Бернса, несколько человек играют в домино.
Напрасно я снова и снова выхожу из палатки посмотреть, что делается вокруг. Метет, туман, все бело. Недалеко от нас, сбившись в кучу, неподвижно стоят колхозные козы и бараны, снег покрывает их, и они только изредка встряхиваются.