Четвертая бригада — там восемь наших ребят — загуляла и два дня не работала. Джоев издал суровый приказ, бригадира сняли, комсомольцам здорово досталось на собрании. Особенно резко выступал на собрании Иван Федорович. Примерно в таком же духе говорил и Пшеничный.
Весной начались неприятности. Едва Серебрянка очистилась ото льда, пришел катер. И произошло чрезвычайное происшествие. Четверо наших решили уехать. Об этом мы узнали случайно. Красноносый пьянчужка в тельняшке отозвал меня в сторонку, поманил Алика и Левку.
— Хотите, и вас устрою? На пару бутылок подкиньте, и порядок!
— Куда это вы нас намереваетесь устроить? — сухо спросил Алик.
— Да еще за столь дорогую плату, — добавил Левка. Матрос хитро подмигнул:
— Куда ваших четверых, туда и вас. На катер. Осточертело, поди, в тайге пропадать? По дому, поди, соскучились? Так вот, ежели желаете, берите по-быстрому расчет, мне две бутылки — и айда. Привет рыбхозу!
— Погоди-ка, морской орел, какие четверо?
— Три девки и парень. Долгогривенький такой.
Мы помчались в контору.
— Товарищ директор, это правда? Как вы могли отпустить?
— Не горячись, дарагой, кровь испортишь. Что значит — «не отпускай». Нет такого закона — «не отпускай». Раз захотели уехать, обязаны отпустить. Они же добровольно приехали, добровольно и уезжают. Знаю, что людей не хватает, да что поделаешь? Ничего, дарагой, не поделаешь.
Мы побежали обратно к пристани. На катер нас не пустили.
Левка заорал:
— Дезертиры! Трусы! Шкурники!
Женечка Ботин стоял на палубе, привалившись к рубке, курил и поплевывал в темную воду.
— Дезертир! Скотина!
— Ну чего, ну чего? — лениво сказал Женечка. — Год отработал. Хватит. А оскорбления не аргумент, я их отметаю.
— Тунеядцы! Битлз несчастный!
— Битлзы, к вашему сведению, популярнейшие певцы и музыканты, а тунеядцем сроду не был и не буду. Пишите письма крупным почерком!
Левка вдруг утих, подозвал Генку Черняева, Алика и Клаву.
— Совет нечестивых, — посмеивался с палубы Женечка.
«Совет нечестивых» продолжался недолго. Раздался восторженный крик.
— А я принципиально не согласен! — сказал Алик.
— Детки, ша!
Левка с Черняевым пошли к трапу.
Возле трапа стоял Красноносый. Генка Черняев прикурил у него, вежливо поблагодарил.
— За мной! — крикнул Левка и побежал по трапу. Его обогнал Генка и сгреб в охапку оторопевшего Женечку.
— Чемодан! Тащи его чемодан!
Левка уже нес чемодан. Женечка вопил. У Красноносого вытянулась физиономия.
— Разбой!
— Разбой, разбой, — охотно подтвердил Левка. — Сейчас убивать его будем…
Вечером Женечка как ни в чем не бывало рассказывал о неудавшемся отъезде и сам смеялся весело и беззлобно. Таким уж был Женечка Ботин. Джоев хохотал так, что поперхнулся и долго, трескуче кашлял, хватался за сердце, вытирал платком малиновое лицо.
— Не постареешь с вами! Ей-богу, не состаришься! Двести лет буду жить. Ай, маладцы, ай, разбойники!
Вечером мы с Катей долго гуляли вдоль берега Серебрянки. Днем проездом заскочил Пшеничный, я видел его в конторе, потом он побывал у Кати. Об этом я узнал от вездесущего Левки. Левка погрозил пальцем и многозначительно изрек:
— Будь начеку, Смирный. Обойдут тебя на поворотах.
Катя в ответ на мой вопрос рассмеялась:
— Ревнуешь?
— Просто хочу знать… В конце концов давай внесем ясность…
— Боже, какие слова! Эх, Смирный, Смирный, хороший ты мальчик, только опоздал родиться. Ты знаешь кто — ты продукт не своей эпохи.
— Зато один наш общий знакомый — тот уж наверняка современный продукт.
— Он — да. Но он — другой полюс…
Странная какая-то Катя стала. Прежде с ней было легко и спокойно, теперь — нет. И не всегда ее можно понять, все какие-то недомолвки, загадки. Между тем меня тянуло к ней все больше — это было заметно со стороны, и Алька как-то довольно прозрачно намекнул мне, что пора бы взять себя в руки.
На последнем комсомольском собрании меня утвердили пропагандистом. А для меня выступать — сущее наказание. Но поручение есть поручение, и выполнить его нужно. Тренируюсь на третьей бригаде. Она теперь работает поблизости, строит отстойники, роет и цементирует специальный котлован для рыбьей молоди и опытный бассейн.