Я долго смотрел в потолок, считал трещины на желтых, рассохшихся досках. Трещин было много. Из некоторых сочилась густая, янтарная смола. Когда стало совсем невмоготу, схватил у Левки с тумбочки книгу без обложки. Никак не мог понять, о чем идет речь.
На крыльце затопали, послышались веселые голоса, и в общежитие ввалились ребята. Завидев меня, они остановились, пропустили вперед Левку:
— Внимание! На койку Смирного равняйсь. В честь Смирного смирно! Товарищ виновник торжества! Докладываю. К празднованию вашего дня рождения все приготовлено. Можете следовать к месту торжества, то есть в столовую.
Да ведь сегодня же день моего рождения! Совсем из головы вылетело. А ребята не забыли…
— Подарки складывать на тумбочку. Организованнее, товарищи. Не загромождайте подарками дом. Автомашину мы оставили на улице, а телевизор не купили по вине Москвы — не провели еще к нам линию… Внимание, начинаем поцелуи и объятия. Товарищи, будьте сознательны, проходите по одному. Слева начинай!
Ребята набросились на меня и порядочно помяли.
В столовой возле праздничного стола хлопотала Оля. Левка указывал, кому куда садиться. Оказывается, места были распределены заранее.
— Готовы? — орал Левка. — Генка, открывай шампанское!
— Погодите, погодите, — поднялся Джоев. — Где же речь? Надо обязательно сказать речь.
Джоев говорил речь минут пятнадцать. Я узнал о себе много интересного. Оказывается, я и способный работник и отличный товарищ…
— И пусть у него будет столько горя и неприятностей, столько горя, болезней, сколько капель останется сейчас в этом бокале! Вах!
Мы основательно проголодались, а я, наверное, больше всех.
— Второй тост! Генка, твоя очередь!
— Генка, ну что же ты?
— Не могу. Кружку с вином поднять не могу. Рука отнялась… (Генка отпросился с работы еще днем и до самого вечера крутил мясорубку.) Ребята смеются. Генка берет кружку левой рукой. — Поздравляю с днем рождения. Желаю всего хорошего. А все неприятности — правой в челюсть!
— Да что вы заладили — неприятности, неприятности, — поднялся Джоев. — Какие могут быть у джигита неприятности? Да еще в семнадцать лет. Вах!
— Восемнадцать, — поправил я гордо.
Потом тосты следовали один за другим. Долго говорил Иван Федорович. Женечка играл и то и дело спрашивал:
— Что тебе сыграть, дорогой именинник? Заказывай.
Потом Алик читал свои стихи, Бабетка специально для меня исполнила потрясающий твист. Я размяк и чувствовал себя счастливым.
— Мы здесь все за тебя… — сказал вдруг Алька.
— Спасибо, Алька. Все в порядке.
Ко мне подсел Пшеничный. Он сегодня на себя не похож. Грустный. Хотя и сумел «оценить факт объективно».
— Что, парень, невесело?
— Да уж чего…
Пшеничный быстро налил полстакана водки, выпил, налил еще.
— В общем мы с тобой оба пострадавшие. Оба…
Я не ответил.
— Слушай, Смирный. Ты должен меня выслушать. Обязательно должен. Не хочу я больше молчать.
Пшеничный говорил быстро-быстро, словно опасаясь, что я его перебью.
— Тогда в заимку ездили. Помнишь? В капкан ты попал. Так вот… Я тогда… тогда не сразу в заимку пошел. Ну когда тебя в тайге оставил.
— Ведь я же сам тебя послал! Ты меня не оставил!
— Выслушай… Я нарочно медлил. Ходил возле заимки очень долго, даже костер жег, грелся…
— Ты заблудился?
— Да нет же! Господи, неужели не понимаешь… Я не хотел, чтобы тебя спасли…
— Что-о!
— Да, не хотел. Катя для меня значила так много… так много… И я…
Потом все наши пошли меня провожать.
По дороге пели, Женечка наигрывал на гитаре. В общежитии я вынул из чемодана фотографию нашего класса и долго ее рассматривал. Немного времени прошло, а мы изменились, здорово изменились. Потом я смотрел на Катю.
Утром в столовой подошел ко мне Пшеничный.
— Слушай, Смирный! Я, кажется, вчера чепуху какую-то молол? Опьянел, понимаешь, здорово…
— Не помню…
В глазах Пшеничного мелькнула тревога. А мне действительно теперь было наплевать, тем более на него…
Вечером я пришел в школу, взял из шкафа лист ватмана и сел делать газету. Долго пришлось колдовать над акварельными красками, красок не хватало. Потом работа заладилась, и я даже не услышал, как появился Иван Федорович.
— А, художник! Ты мне нужен…
— Еще какое-нибудь задание? — спросил я, проклиная себя за неспособность вовремя отказаться. Будет теперь И. Ф. меня эксплуатировать.