Самая близкая мысль, та, думать которую не стоит.
Имеется некая мысль, и ее не стоит думать, ее достаточно не думать, чтобы исполнилось то отрицание, за которое он держится. Невозможно подумать? Запрещено для мысли? Привычная мысль, одна из многих, и она ждет, чтобы ее не думали. Не думать ее даже и как мысль, которую не стоит думать. Жить под давлением того, что остается здесь недуманным.
“Есть некая мысль, думать которую я не в состоянии”. — “И вам хотелось бы сказать ее мне? Чтобы я стремилась ее подумать?” — “Чтобы вы не могли ее подумать”.
“Разве мы стали бы в этой мысли ближе?” — “Просто она отметает всякую близость”.
# Сказав ему все это, поскольку он с виду ничуть этому, едва обратив внимание, не удивился, она захотела то же самое повторить — но тщетно; впоследствии, несмотря на все его усилия заставить ее пересказать все заново, она никогда не могла вновь отыскать выражения, которыми воспользовалась на протяжении той фразы или двух. Это только часть, говорила она, целого, целое же буквально распалось, в ее присутствии оставалась одна только пустота просьбы.
Тут не было отказа или затруднения об этом говорить; напротив, она говорила об этом разве что чересчур охотно: с легкостью, неведением; со страстью.
“Пересказать это легко, но вот как сказать опять впервые?” — “Было бы легко и это, если бы вы не начинали пересказывать”.
Он понимает, что просить она может, лишь прибегая к уверткам и петлянию времени. Но вот просьба — как он понимает, — та не может не заявить о себе, причем столь напрямую, что не остается времени, чтобы ее изложить.
Просьба скрывается и скрывает свою безотлагательность в увертках ожидания. Увертках, лишенных ценности посредников. Есть только просьба, которая непосредственно просит, и ожидание, которое в ожидании ее удовлетворяет. Речь проходит от одного к другому, но не служит посредницей.
# “Подождем, вы же в конце концов заговорите”. — “Ожидание не сулит речи”. — “Но речь отвечает ожиданию”.
Слова, которые приносит речь, которую приносит голос, который удерживаем ожиданием.
В каждом слове — не слова, но пространство, которое, появляясь, исчезая, они обозначают как изменчивое пространство своего появления и исчезновения.
В каждом слове — ответ на невыразимое, отказ и привлекательность невыразимого.
“Мы больше не ждем, мы никогда больше не станем ждать”. — “Просто мы никогда по-настоящему и не ждали”. — “Все, стало быть, было бесполезно? Столько растраченных усилий, столько остановленных мгновений”. — “Мы были терпеливы, неподвижны”. — “А не нужно ли мне еще все вам сказать?” — “Теперь нам не обязательно разговаривать. Продолжим спокойно себя слушать”.
# В ожидании нечему различаться. Ожидание — это различие, которое уже вновь вобрало в себя все различное. Безразличное, оно несет различие.
Вечная непоседливость ожидания: его заминка. Непоколебимость ожидания, более зыбкого, чем любая зыбкость.
Ожидание всегда сокрыто в ожидании. Тот, кто ждет, вступает в сокрытое проявление ожидания.
То, что сокрыто, открывается ожиданию — не для того, чтобы раскрыться, но чтобы остаться в нем сокрытым.
Ожидание не открывает, не замыкает. Вступив в отношение — ни приятия, ни исключения. Ожидание чуждо стремлению скрыться-показаться.
От ждущего ничего не сокрыто. Он не по соседству с показывающимся. В ожидании все возвращается в непроявленное состояние.
# Он более не храним тем, что повсюду сокрыто.
# Ожидание: привлеченный ожиданием в тот промежуток между “видеть” и “говорить”, который он выносит только благодаря истории и в котором последняя, разворачивая свою игру, и разыгрывается, но тут же — а может быть, и с самого начала — отброшенный истиной игры истории к ожиданию, удерживающему их обоих как бы в стороне от присутствия.
“Мы довольно-таки отдалились”. — “Вместе”. — “Но и друг от друга”. — “А также и от нас самих”. — “Отдаление само по себе”. — “Отдаление отдаляет, отдаляясь”. — “И тем самым нас сближает”. — “Но от нас вдалеке”.
Даже если она втайне ждет, что конец придет к ней как дар ему ее смерти, ждет она этого от истории, включить в которую его она не может, как не может намекнуть в ее рамках и на ожидаемый ею дар, все время ожидая получить его благодаря как раз этой истории, подхватить которую ему придется на уровне исходящих от него слов, обретающих тогда свой смысл в опыте ее грядущей смерти.
“То, что удерживает их в разлуке, отодвигая обоих от присутствия…” — “Это история, в которую она его влечет и в которой присутствие можно иметь только выраженным”. — “По-прежнему невредимое присутствие, явленное только из-за петляния истории”. — “Ведь это и позволяет истории разворачиваться как спокойной игре истории…” — “Это тот отступ, где уже ждут, отступив от присутствия, они оба…” — “Да еще в этом отступе, в пустоте между “видеть” и “говорить”, и незаконно сближенные друг с другом ожиданием”. — “Забвением”.
Ожидание — дневная дорога, ночная дорога — это путь, ведущий от события, которого она ждет, к истории, в которой она его ожидает, вместе же и то, и другое поддерживает забвение: оно проходит этим окольным путем, оставаясь предоставленным тому, что, не сокрытое и не явленное, возвращается в непроявленное состояние; так дело обстоит, хочет он того или нет, и с ней — в том отношении, какое с ней поддерживает он, и с ним — в том отношении, какое с ним поддерживает она.
“Но мы же тут, чтобы хранить секрет”. — “Коли он не хранит нас”. — “А весь секрет в том, что мы тут”. — “Да, но тут ли мы?” — “В этом весь секрет”. — “И что мы тут по секрету”. — “По секрету и явно”. — “По секрету в этой явленности”. — “В этом мы выше их: как будто мы — их секрет”. — “Но у них нет секретов”. — “Они этого не знают, они считают, что один есть”. — “Но мы-то знаем, как к этому отнестись”. — “Ну да, мы-то знаем”.
И тем не менее, в следующее же мгновение, останавливаясь и оглядываясь: “Но это присутствие”.
Идя к присутствию, идти к которому они не могут. Отнесенные им, однако, к тому, что приходит, и тем самым к нему повернувшие. Все более и более отклоняясь по этой петле.
“Почему ты хочешь пробудиться от того присутствия, о котором мне говоришь?” — “Может быть, для того, чтобы в этом пробуждении заснуть. Не знаю, впрочем, хочу ли я этого, да и вы тоже, вы, может статься, этого не хотите”. — “Да и как мне этого захотеть? Там, где я, нет ничего, чего бы мне хотелось. Я жду, такова моя роль внутри ожидания, направляясь в сторону ожидания”. — “Ожидание, ожидание, какое странное слово”.
“Где они ждут? Здесь или не здесь?” — “Здесь — оно и удерживает их не здесь”. — “В том месте, где — или в том, о котором — они говорят?” — “В этом сила поддерживаемого во всей своей истинности ожидания — препроводить, где бы ты ни ждал, на место ожидания”. — “По секрету, секрета не делая?” — “По секрету ото всех”.
“И смерть пришла быстро?” — “Очень быстро. Но умирать так долго”.
Разговаривая, вместо того чтобы умирать.
Бессмертные в миг умирания, поскольку более близкие к смерти, чем смертные: присутствующие при смерти.
“Они не могут умереть за отсутствием будущего”. — “Хорошо, но в не меньшей степени и присутствовать”. — “Они не присутствуют, все, что от них имеется, — присутствие, в котором они медленно, вечно исчезают”. — “Присутствие без кого бы то ни было, быть может”. — “Присутствие, в котором они изглаживаются, присутствие изглаживания”. — “Забывая, забытые”. — “Забвение не властно над присутствием”. — “Которое не принадлежит воспоминанию”.
# Что заставляло его поверить, будто бы он утратил идею умирания? Да, что заставляет его в это верить? Ощущение, что он ее ищет? Он ее ищет! В этом случае, даже если он ее и найдет, он найдет всего-навсего идею. Идею, правда, особого рода.
Как будто он вдруг стал не знать больше, чем способен не знать. Ему нужно разыскивать центр тяжести этого неведения, причем не в кое-как приспособленных словах “смерть” и “жизнь”, а там, где он и пребывает: в ожидании между “видеть” и “говорить”.
Видеть, забывать говорить; разговаривать, исчерпать в глубинах речи неисчерпаемое забвение.