Время слез
ВРЕМЯ СЛЕЗ,
ИЛИ МОЕ ПРИНУЖДЕНИЕ К ЩЕДРОСТИ
(Рассказ)
Ад пуст. Все черти здесь.
В. Шекспир
Плакал чумной барак: "Снова бардак в Раю... Если бы добрый знак... Если бы - Гамаюн..." Но закипал в росе в полдень февральский наст, И выходил босой в рубище Бог из масс. Нёс сквозь морозный дым нимба дрожащий свод, Пялил через прицел томно прищуры взвод Это моя страна. Это мои друзья. Это чумной барак. Третья от печки - я.
- Боже, какие тюльпаны!
У Юли глаза просто выпали из орбит.
- Это мнеее?..
- Кому же ещё!
Мне трудно...
И уже слезятся глаза...
Казалось бы, что плохого в том, что я часами сижу по утрам на берегу речки, любуясь восходом? Вы видели, как сверкает роса на траве, когда первый луч...
Или в том, что я бросил камень в орущий динамик соседа? И попал!.. А что необычного в том, что...
Или в том, что я сутками пропадаю в этой сказочной паутине в надежде обрести там свой маленький рай?
Я, как сказано, еще и левша, и немножко картавлю, а когда волнуюсь, даже заикаюсь. И курю, когда выпью. И вообще во мне многое не как у людей. Я, к примеру, не посадил еще ни одного дерева, не выстроил дом... Я не понимаю, отчего люди не понимают меня, когда я спрашиваю, почему стрелки часов крутятся только вправо? Что в этом странного?.. Надо мной смеются, когда я рассказываю, как я, наполнив ванну теплой водой и высыпав в нее пачку соли, бухаюсь потом в эту славную воду и представляю, что купаюсь в Мертвом море. А когда мне дают линованную бумагу, я пишу поперек. Многих это бесит. Почему?..
Странный, странный этот ваш вяло-хилый, застиранный и заштопанный мир...
И все это - в самом центре Европы!..
Трудно мне?
А то!..
Но какое это счастье - трудиться до кровавого пота во благо людей!
Иногда я чувствую себя Богом...
Перекрестие оптического прицела лениво блуждает по счастливым праздничным лицам моих горожан, вяло качающихся на легкой зыби людского потока. Головы - как плывущие по реке дыни: круглые и овальные, желтые, желто-зеленые, серебристо-серые, выеденные солнцем... Указательный палец левой руки занемел от напряжения. Я давно заметил: если один глаз начинает слезиться, тотчас слезится и другой, и мишень тут же теряет свои очертания, расплывается в мареве, словно на оптику упала капля дождя. Или слеза. Я смотрю всегда только на то, что приятно глазу. Сейчас я смотрю на ее дивные большие глаза, иссиня-черные оливы, увеличенные оптикой моего прицела и стеклами ее очков в модной оправе. «Paris». Я привез их ей из Парижа, она, помню, бросилась мне на шею и усыпала поцелуями все лицо, глаза, губы... (Господи, неужели это когда-то было?!). Она давно мечтала о такой оправе с таким модным словом, которая придавала бы ее лицу привлекательный и респектабельный вид. Ты мечтала - пожалуйста! Для меня всегда было наслаждением превращать ее мечты в приятную повседневность и недоступную небесную сказку делать былью.
- Знаешь, мне не хочется...
- Юсь, - говорю я, - потерпи а, ведь осталось совсем ничего...
- Хм! Ничего...
Я из кожи лез вон, чтобы каждая ее, даже самая ничтожная прихоть, каждое самое крохотное желание были удовлетворены через край. И что же?..
Слеза снова туманит мой взор, я закрываю глаза... Я слышу:
- Знаешь, мне хотелось бы...
- Да-да-да, говори, продолжай... Требуй невозможного!
- Нет, я ухожу... Знаешь...
- Что, милая, что еще?..
Любит ли она меня так, как я мечтаю - бескорыстно?
Надеюсь...
Ведь если крупинки корысти закрались в нашу любовь, ее ткань вскоре будет раздырявлена и побита, как... Да-да - как пуховый платок молью. И тепло нашей любви тотчас выветрится при малейшем дуновении ветерка недоверия или обиды, не говоря уже о штормовых порывах жизненных ураганов и бурь.
Ни крупинки! Ни зернышка!
Не желаю...
Занемела рука. Разжать пальцы, отвести предплечье в сторону, сжать пальцы в кулак... Ну и кулачище!
Жара...
Желание убивать людей появилось у меня не сразу. Я рос старательным любопытным и послушным мальчиком...
Впервые я примерил ружье лет в пять или шесть, оно мне показалось стволом пушки. Я не смог его удержать, и дед подставил под ствол плечо.
- Нашел?! - помню, кричал он.
Я должен был найти в прорези прицела жестяную банку.
- Теперь жми!..
Мне нужно было нажать на курок, но он не поддавался усилию моего пальца, и тогда я потянул всеми четырьмя. Банка была прорешечена как сито, а я был признан своим среди молчаливых и суровых людей и причислен к клану охотников. Ружье стало для меня не только средством признания, но и орудием процветания. В олимпийской команде я стрелял лучше всех, но всегда был вторым. Только у людей есть такой закон: лучше не тот, кто лучше, но тот, кто хитрей, изворотливей, сволочней. Эта яростная несправедливость стала первой обидой, посеявшей в моей ранимой душе зерно мести и поселившей в сердце затаенную злость к этому миру. И чем дальше я жил, тем крепче укоренялось зерно, тем сильнее стучало сердце, тем звонче звенел колокол мести. Я искал утешения в книгах: Аристотель, Платон, Плотин... Нашел? Хм!.. Затем были Сенека и Спиноза, Монтень и Ларошфуко, и Паскаль, и... Я искал истину, роясь в пыли истории, как голодная курица в навозной куче. Августин, Сервантес, Рабле... Цезарь, Наполеон... Маркс, Энгельс, Ленин... Ага, Ленин... И теперь эти... нынешние заики... Эти не способны даже строчку сотворить, чтобы пополнить закрома истории зернами истины. Где они, сегодняшние Сократы?..