Некоторые даже пытались убедить меня, будто это угодно Богине. А голод, скажите на милость, ей тоже угоден?
Но, во всяком случае, я успела заметить, что почти во всех племенах есть обычай жить в браке. Поэтому сразу сказала, что не возражаю против браков на острове, если будет согласие обеих сторон. Действительно, к весне многие переженились. Ну, и, кроме того, этих женщин учили только вести хозяйство, и здесь они здорово освободили нам руки. Они готовили, стирали, штопали, латали, мыли, убирали. Мои прекрасно это делают для себя, но не стали бы делать для других, а уж для мужчин — тем более. Именно стараниями этих женщин загаженные свинарники, доставшиеся от пиратов, превратились во вполне благоустроенные жилища — настолько они их отскребли и благоустроили. (Мне было бы проще сжечь и построить все заново. Но я — не они, и дерева, вдобавок, не хватало.). Вот такие собрались здесь люди. Я много рассказала обо всех и о женщинах в особенности.
Что же касается мужчин, то я сразу запретила себе узнавать об их прошлом. Иначе мне пришлось бы признать собственную непоследовательность.
Я не оставила в живых никого из пиратов, и это правильно. Но среди бывших рабов тоже наверняка некоторые в прошлом были пиратами — какой моряк время от времени не пиратствует? Что же, их тоже надо было убивать? Это не прибавило бы согласия на острове. Не говоря уж о том, что моряки были нужны. А я всегда понимала, что работать надо с теми, кто у тебя есть.
Но трудность заключалась не в этом. Трудность была в том, что я собиралась ими править, и при этом не ломать ни их, ни себя. Твердая власть с наименьшими потерями для всех — вот что было мне нужно. Для меня это стало вроде воинского упражнения, которое когда-нибудь пригодится в настоящем бою.
Вспомним — среди этих людей были ахейцы, как те, с которыми мы бились под Троей (может быть, даже те самые), были критяне, как те, которых мы поубивали на кораблях. Меня это не волновало. Мы всегда воевали со всеми, для нас не существовало ни близких, ни враждебных народов — все одинаковы. Другое дело, что все они (или почти все) успели позабыть, что такое законная власть женщин, и поначалу могли взбунтоваться. Считают, что когда управляют они — это хорошо и прекрасно, а когда управляют ими — возмущаются. Смешно.
Как ни мало у меня было тогда опыта, я достаточно повидала мир и перевидела войн, чтобы усвоить, что существует исконно мужская неспособность понять, почему ограбленные не благодарят за то, что их ограбили, изнасилованные не радуются насилию, а униженные не воспринимают унижение, как награду. Уверенность в своей непогрешимости так велика, что зло, причиняемое ими, обязано восприниматься как благо, ибо идет во благо им самим. Изменить это невозможно, но возможно сделать другое. Изменить не природу мужчин (это не Путь), но внушить им свое представление о благе, причем так, чтоб они уверовали, будто сами до этого дошли, без всякой подсказки. И когда их эдак незаметно ставишь с ушей на ноги, они начинают защищать твое благо тем яростнее, чем больше считают его своим.
И, в конечном счете, это действительно становится их благом, а точнее, нашим общим благом, потому что я никогда не толкнула бы людей — неважно, женщин или мужчин, к тому, что им во вред.
И еще я заметила: кто особенно возмущается управлением явным, особенно легко ловится на управление скрытое.
Ей- Богиня, смешно. Я бы никогда не позволила управлять собой ни тайно, ни явно.
Я все делаю сознательно, либо не делаю. Поэтому я хорошо рассчитала первые шаги. Если бы я где-нибудь оступилась, могли бы возникнуть осложнения.
А когда пришла пора отдавать приказы, они успели вспомнить, что у них в народе была какая-нибудь великая царица, или могущественная жрица, или, скажем, пророчица, у которой даже имя напоминало мое. А на древнем языке, который повсеместно уже позабыли, это имя значит «Госпожа».
Ну, и был еще тот самый довод, что убедил и моих, только вывернутый наизнанку. Да, мы умели лучше воевать — в этом они успели убедиться. А они умели управляться с кораблями.
В общем, сочтите два и два, некогда мне повторяться. Среди них оказались кормчие, захваченные пиратами в плен — Лилай и Нерет, критяне, и уже упомянутый мною Келей — он был родом с Коса. Они учили нас и тех мужчин, что на море были новичками.
Среди нас далеко не все оказались способны к учению, но были и те, кто схватывал хорошо, особенно Аргира и Бронте — она тогда еще не входила в Боевой Совет.
Помимо трудностей с людьми, появились и затруднения иного порядка. Насмешки Пентезилеи насчет того, что мне надо было не воевать, а вести учет расхода провизии, оказались пророчеством. Именно это мне и приходилось делать. От пиратов нам остались довольно значительные припасы — ячмень, просо, сушеный горох и солонина. Но они рабов держали впроголодь, и у них никогда не было лошадей. Так что заметная доля ячменя на лошадей и пошла.
Поэтому, чтобы пополнить кладовые, каждый день приходилось посылать людей на охоту, благо на острове водилось достаточно диких коз, и на рыбную ловлю.
Калек я посылала на берег собирать мидий. Да, калеки там тоже нашлись. Кто-то был ранен в ночном бою, кто-то не успел помереть в погребах у пиратов, а там не принято, чтобы увечные кончали с собой, как у нас или у скифов. Видя, что их не убивают, не бьют и даже кормят, они охотно брались за разную подсобную работу и порывались помогать нам с собаками. Но мы не разрешали.
Как я уставала в ту зиму — не поддается описанию. Не потому, что мне позже приходилось работать меньше, а потому, что многое было внове. Везде надо бывать, чтобы знать, что там делается — и у кораблей, и на кораблях, и на плацу, и в мастерских… И все уметь, и все рассчитать. И еще разговаривать с людьми. О самых разных вещах.
Лилай однажды сказал мне: «Мы, когда сперва тебя увидели, решили, что ты баба страшно злобная, а теперь смотрим — в тебе зла и нет совсем».
Надо думать, это стоило расценивать, как похвалу. Не знаю.
Все мужчины, свободные от работ на кораблях, исключая совсем уж немощных калек, каждый день учились обращению с оружием.
Но среди женщин, которых мы освободили, почти никто для этого не годился, — всего трое-четверо.
Представьте себе, они просто боялись оружия — женщины! поверить невозможно! Еще одно свидетельство пагубности отхода от Пути. Тогда, в бою, сражались они все, потому что любая женщина, если ее Довести до крайности, может драться, как бешеный зверь, но сражаться сознательно и с умением — это не для всех.
Среди тех немногих женщин, что стали учиться военному искусству, сразу выделилась Митилена. Та самая, что заговорила со мной после первой молитвы. Она отмылась, причесалась, раздобыла чистую одежду, но я ее сразу узнала, когда она пришла на плац.
Я там тоже занималась каждый день, иначе нельзя. Тогда мы фехтовали с Аэлло, а это упражнение не для слабаков. Если бы это был не учебный бой, а настоящий, мне пришлось бы нелегко. То есть мне и так приходилось нелегко, но Аэлло не собиралась меня убивать, а в том, чтобы проиграть достойному противнику, позора нет. Ведь при этом всегда можно чему-нибудь научиться.
А та женщина стояла и смотрела. И я поняла, что она не просто глазеет, а учится и запоминает. Как я.
В этот раз она не сразу подошла ко мне. Вначале она направилась к Хтонии, получила учебное оружие и первоначальные указания.
Тем временем мы закончили поединок, отсалютовали друг другу, и я принялась обихаживать свой меч, взявшись за точильный камень.
Тут она передо мной и возникла, явно Сравнивая учебный меч и мой акинак.
— Откуда у тебя этот меч? — спросила она своим странным запинающимся голосом.
«Может быть, ее держали в ошейнике или в рогатках, и повредили горло», — подумала я.
— Из моего первого боя. Молодняк обязан сам добывать себе оружие. Тренируемся мы учебным — вот таким, как сейчас у тебя, но свое собственное должны добыть сами. И поэтому самые юные первыми идут в бой.