— В погоню! — крикнул чей-то молодой голос. — Вернуть предателя!
Остальные подхватили этот клич. И ведь погнались бы, несмотря на усталость и голод.
Я посмотрела на мрачное лицо Нерета. На солнце, уже касавшееся кромки воды. Я успела заметить, как быстро здесь наступает ночь. И сказала:
— Нет. Одумается — вернется. А не вернется — предатели нам ни к чему.
Считала ли я так на самом деле? Да, безусловно, но было кое-что еще. Самофракийцы были охвачены порывом, но надолго ли его хватит? А у кормчих порыва я не видела вовсе.
Я не ошиблась — страсти быстро улеглись. Все разбрелись заниматься насущными делами.
А кое-кто вернулся отчитываться — Анайя, Бронте, Мегакло и Геланор, еще один самофракиец.
Они сообщили, что все нападавшие, кроме предводителя, а с нашей стороны — двадцать самофракийцев — мужчин и женщин — убиты. Около семидесяти получили различные ранения. Потери могли быть меньше — при таком соотношении сил, но после самофракийской победы люди не имели боевого опыта и, вероятно, решили, что те стычки на островах и есть настоящие сражения.
Приходилось признать — Первое испытание боем мои самофракийцы прошли плохо. Очень плохо. Где-то я что-то просмотрела.
— Мирина, — сказал Геланор, — что будем делать с мертвыми? По-хорошему, их полагалось бы сжечь, а у нас дерева совсем нет, даже для кухонных надобностей, здесь кругом один кустарник…
— Для лагерных костров рубите все эти колесницы, только не забудьте ободрать с них бронзу, Она нам еще пригодится…
Геланор немного похлопал глазами. Он был родом из Аттики, из Пирея, сражаться верхом их там не учат, а к колесницам они относятся с каким-то благоговением, и его смущала необходимость так бесцеремонно обойтись с ними.
Потом он решил этот вопрос не обсуждать, и продолжил:
— Ладно. Дерево пойдет на кухню, наших похороним, а этих? Их слишком много. А оставлять так нельзя — при здешней жаре завтра же засмердят! Даже если мы завтра отсюда уйдем…
— Может, их утопить? — спросил Нерет. — Стащить в море и закидать камнями, благо берег здесь каменистый? Тоже похороны…
— Верно, — кивнула я. — Так и сделаем. Мегакло, займись ужином. И давайте сюда пленника.
Это было важно — предстоящая беседа (если мы, конечно, сумеем разобрать его язык). Ни гордости, ни радости из-за одержанной победы я не испытывала. Меня не оставляла тревожная мысль. Нас было гораздо больше, и при правильном раскладе мы могли бы не потерять вообще ни одного человека. Они напали на нас без предупреждения и без какого-либо повода, но, может быть, самим своим появлением мы нарушили какие-то важные запреты? Может, ступили на святую землю?
Я села на большой плоский камень. Вокруг меня разместились члены Боевого Совета, кроме Хтонии, расставлявшей часовых, Кирены и Никты, занимавшихся лошадьми. Также были здесь Митилена и Келей.
В лагере зажигали костры, их свет мешался с последними лучами солнца. Лаяли и рычали собаки, чуя сытный пир после долгого поста.
Подошли Хтония и двое самофракийцев, ведущих пленника. У него отобрали лишь оружие и доспехи (кроме шлема, который он, видно, потерял сам). Одежду и драгоценности, коих на нем оказалось предостаточно, оставили в неприкосновенности.
Это был первый человек чужого племени, которого я видела вблизи, поэтому я смотрела на него внимательно. Роста и сложения он был весьма среднего. Лет тридцати трех — тридцати пяти. Чисто выбрит, причем не только лицо, но и череп. Однако если судить по цвету бровей и ресниц, он родился таким же белобрысым, как я. Прямой нос, тонкие губы. Кожа красноватая, пористая и нечистая — такое случается с очень белокожими людьми, если им приходится много бывать на солнце.
Глаза светло-голубые. Страха в них не было никакого — одна надменность.
Я еще рта не успела раскрыть, как заговорил он сам. Причем не на каком-то непонятном языке, что я ожидала, а на критском. Впрочем, это не так уж невероятно — критский язык у морских и прибрежных народов, наряду с финикийским, наиболее употребителен. Говорил он с довольно странным акцентом, однако понять его было можно. Но что он сказал!
— Что это ты, парень, космы такие длинные отпустил, а? — издевательски спросил он.
Я чуть не вскочила. Всяко меня в жизни обзывали, но «парнем» — никогда! Я едва сдержалась, чтобы не ответить, как подобает.
Но тут он уставился в недоумении, и я поняла, что издевательством в его речи было не «парень», а «космы». Он поначалу принял меня за мужчину и только теперь сообразил, что ошибся. Впрочем, с растерянностью он быстро справился.
— Женщина! — он точно выплюнул это слово. — Значит, все-таки (тут он произнес что-то непонятное, вроде «гар-гар») призвали помощь, и помощь явилась!
Я понятия не имела, о чем он толкует. Зато заметила другое — он явно привык, что, когда говорит он, другие молчат.
— Имя, — сказала я.
— Что? — презрительно скривился он.
— Твое имя.
— Зачем тебе мое имя?
— Из учтивости, — сказала я. — В начале разговора положено называть имя. Меня, к примеру, зовут Мирина, я — Военный Вождь. Ты, я вижу, тоже был вождем. Поэтому, прежде чем спрашивать тебя о местоположении твоего города и численности его войск, я спрашиваю твое имя.
— С какой стати, женщина, ты решила, что я стану тебе отвечать?
— По праву победителя.
— Победитель — тот, за кем право!
— Не спорю.
Если он решил играть словами, имея за плечами триста убитых сотоварищей, крепкое же у него сердце.
— Вы победили благодаря случаю и численному перевесу! Но когда вы встретитесь с равным числом воинов, готовых к бою…
— По-моему, вы и сейчас были готовы к бою. Ведь это вы напали на нас.
— Вы высадились на нашу землю! Вы…
— Вот я и спрашиваю — чью землю? Чья это страна?
Он усмехнулся:
— Ты будешь притворяться, что не знаешь?
— Зачем бы я тогда стала тебя спрашивать?
Снова этот презрительный оскал.
— Скажем, из примитивного дикарского коварства. Из прирожденной лживости. Или из бабьей болтливости…
— И эта лысая тварь обвиняет в болтливости тебя?! — заметил Келей.
— Не суди его строго, Келей.
— Это почему же?
— Он иначе не может.
— С чего бы?
— Из животного страха перед нами. От стыда, что бездарно загубил свой отряд. Из мужской болтливости…
— Чтобы я испугался кучки грязных вопящих дикарей?!
— По-моему, единственный, кто здесь вопит, это ты! — снова встрял Келей.
Позади него несколько самофракийцев заржали.
— И чистотой тоже вроде бы не сияешь.
— С чего ты взяла, будто я вас боюсь?
На сей раз он адресовался непосредственно ко мне.
— Это заметно.
— Лжешь!
— Ты ведь считаешь себя благородно рожденным, верно?
— Я не считаю себя благородно рожденным! Я и есть благородно рожденный!
— Так вот. Благородно рожденный на вежливое обращение отвечает соответственно. Я тебе сразу представилась. Если не понял, или туг на ухо, могу повторить. Я — Мирина из Темискиры. Это — Келей с Коса. А ты либо не знаешь правил учтивости, либо так напуган, что не можешь выжать из себя — ни имени своего, ни страны.
Он ответил мне длинной фразой на неизвестном языке. Я приняла ее за ругательство, потому что в ней несколько раз повторялось слово, напоминавшее финикийское «атлот» — «мрак, тьма», правда, в его про изношении это больше походило на «атлат». Но, видимо, фраза содержала в себе еще какой-то смысл.
— Так я и думал, — сказал он. — Грязные дикари, даже не слыхавшие имени страны Солнца. Бродяги и мародеры, рабы женщин, достойные союзники… (снова непонятное слово).
— Ты, лысый, полегче! — Келей вытащил нож. — Нас рабами женщин ругает, а у самого морда, как у евнуха! Дай-ка я проверю, может, ты и в самом деле евнух?
Я не поняла, что Келей имеет в виду.
— А если нет, то это можно исправить…