Я пошла по воде к «Змее», предварительно стянув сапоги. Становилось очень жарко, и по берегу ходить лучше обутой. Однако купаться никто не лез — все-таки вчера у берега захоронили три сотни мертвецов. И, хотя большинство самофракийцев не слишком брезгливы, да и камнями покойников завалили старательно, все же желающих плескаться в волнах не находилось.
С борта «Змеи» мне кинули веревку, и я подтянулась наверх. На корабле все было в порядке, вахтенные заняты делом. И я с удовольствием подумала, что Келей — человек на своем месте. Чем бы ни была «Змея» раньше — сейчас это чистый и свободный корабль. Но, к сожалению, придется сейчас отвлечь Келея от дела.
Он уже стоял радом со мной.
— Допрашивать пришла?
— Да. Веди его сюда. Можешь присутствовать.
Он не огорчился приказом. Напротив. Посмотрел на меня. И ухмылка прорезала его бороду. Стало быть, предположил, что пытки, запрещенные вчера, перенесены на сегодня.
«Митилену бы сюда, — подумала я. — Вот бы они, наконец, нашли общий язык».
Я уселась под навесом на бухте каната.
Вернулся Келей, подталкивая пленника. Несмотря на подобное обращение, никаких побоев на этом Аглиболе не было заметно.
— Развяжи ему руки.
— Ведь удрать попытается.
— Пусть пытается.
Келей достал нож, но веревку резать не стал, а ловко распутал сложный узел («Еще пригодится веревка-то», — сообщил он при этом) и нож демонстративно не убрал.
Аглибол брезгливо огляделся, посмотрел с отвращением на палубу (начисто отдраенную) и сел, не дожидаясь дозволения.
А я ничего другого и не ожидала.
— Ты его кормил? — обратилась я к Келею. И по выражению его лица поняла, что нет. — Слушай, я знаю, что ты умный, и, коли я велела его не резать, ты придумаешь взамен что-нибудь другое. Но не надо этого делать.
Келей фыркнул и распорядился, чтобы «этому уроду принесли пожрать».
Матрос принес плошку с тем, что осталось от вчерашнего пиршества, — не мякоть, конечно, но и не голые мослы.
Аглибол не выразил признаков голода и лишь презрительно покривился.
— Хочешь подкупить меня своими жалкими подачками?
— Вовсе нет. Просто мертвый — от ножа ли, от голода — ты мне бесполезен.
— Я тебе бесполезен в любом случае. Я тебе сказал и повторяю вновь — я тебе ничего не выдам.
— А я пока ни о чем тебя не спрашивала.
— Снова бабьи хитрости. Ты уверена, что сможешь меня обмануть. Потому что женщины не могут не обманывать и не лгать. Это в природе женщины, природе рабской и животной. Но лжет она так тупо, и нелепо, что обмануть никого не может. А потому в присутствии господина она должна молчать. Почему ты улыбаешься? Думаешь таким образом меня обольстить? Ошибаешься, с таким лицом и таким телом ты годишься только для рабов, вроде этого чернявого.
«Чернявым» он, вероятно, определил Келея. Это меня несколько удивило. Кормчий был волосом несколько потемнее, чем я, но вовсе не черным.
Сам же Келей отозвался следующим образом:
— Так же всегда говорят те, кому приходится довольствоваться рабынями. Потому что ни одна свободная не то что не попытается его никогда обольстить, но и не пойдет с ним по своей воле ни за какие подарки. А может, он из тех, кто предпочитает спать с мужчинами? Так на наших ему рассчитывать нечего. Они у нас разборчивые.
— Заткнись, раб!
— Мирина…
— Ничего. Дай ему поесть. А не то ослабеет, не дай, Богиня…
Аглибол, наконец, принялся за еду.
Не знаю, что его на это подтолкнуло. Но, несомненно, чтобы скрыть, как он проголодался, говорить он не перестал. Давясь, продолжал:
— Вот что происходит, когда рабыня забывает, кто ее господин, и перестает бояться. Ей надо напоминать об этом постоянно, потому что память у нее — у тебя — так же коротка, как ум. Плеть и раскаленное железо — вот единственный верный язык для разговора с ней. Если ты успела забыть, то вспомнить придется очень скоро. И нечего скалить зубы. Почему ты молчишь? Возразить нечего?
— Вот мужская непоследовательность — то «молчи», то «почему ты молчишь».
— Ты, кажется, подвергаешь сомнению мое мужество?
И тут меня прорвало. Как он сдерживал голод, так я сдерживала свою прирожденную смешливость. Но сейчас она взяла верх, и я расхохоталась. И, давясь, как он за едой, произнесла:
— Напротив, Аглибол из Атлат, я считаю тебя воплощением мужества…
— Не пытайся ко мне подольститься! — гордо произнес он.
Он принял это за лесть! Только великим усилием воли я заставила себя подавить новый приступ хохота. Нет, жаль, здесь не было Митилены — посмотреть на это представление. Или, скорее, хорошо, что ее здесь не было. Непривыкшая к Темискирской дисциплине, она способна была нарушить мой приказ и убить пленного. А это могло дать дурной пример.
— Теперь-то ты убедилась, Военный Вождь, что от этого болтуна нет никакой пользы? Позволь отправить его кормить рыб вслед за его солдатами!
— Нет, Келей. Ты верно заметил — он болтун, и презабавный, и способен нас развлечь. А рыбы могут подождать — ведь солдат было много…
— Если тебе угодно тратить время на этого пса…
— Никогда не называй человека псом, Келей. Пес — животное священное…
Не знаю, понял ли насмешку Аглибол, но Келей ее точно понял. И осклабился. Аглибол встал, гордо вскинув голову.
— Идем! Тебе приказывает благородный, ты, раб шлюхи! — И швырнул на палубу плошку с костями. — Подбери! И посмотрим, кто здесь пес.
Ухмылка Келея исчезла. Корабль был для него так же священен, как пес для служительниц Неназываемой. И он плохо переносил оскорбления, хотя после своего пребывания в рабстве должен был обращать на них внимания не больше чем я. Впрочем, его ведь никто этому не учил.
— Вечно одно и то же, — вздохнула я. — Великий критский язык, вероятно, значительно разнообразнее по части оскорблений. Будь здесь Лилай, он мог бы его поучить.
— Я тоже могу, — пообещал Келей.
Они ушли. Ладно, пусть себе изощряются в ругательствах.
На следующий день Келей устроил кормежку пленника до моего прихода. Могу себе представить, что там происходило. Но не хочу. Достаточно было фразы Келея, когда пленника вывели из трюма:
— На, принимай своего шута.
Аглибол не соизволил ничего ответить Келею. А мне сказал:
— Ты напрасно теряешь время. Я предупредил.
— А если я спрошу о том, что не причинит вреда ни твоей стране, ни твоему государству?
— Что это такое? — ощерился он.
— О вашей вере. Какая она? Схожая с критской? Или с той, что в Черной Земле?
По своей тупости ты даже не можешь себе представить что-нибудь отличное от своих дикарских верований. Критяне… Они со свойственной им жадностью и мелочностью прикрывают пышными ритуалами поклонение своей кукле с голыми грудями и змеями, в действительности ничем не отличающееся от кровожадных обрядов (опять что-то вроде «гар-гар») и твоих!
Я озадачилась. Меня смущало это постоянное «гар-гар», тем более что Аглибол явно был уверен, будто я знаю, что это такое. Вообще-то название «Гаргар» было мне известно. Это гора на Крите. И поскольку Аглибол бранил Крит и его обычаи… Но что здесь общего? К тому же он произносил это слово не совсем похоже. Еще есть созвучного названия озеро в Апии… Но я опять не могла обнаружить родства. К тому же не вполне понимала значение эпитета «кровожадный». В некоторых ритуалах Богини действительно используется кровь, но мы-то как раз к ним не прибегаем. И уж, конечно, мы ее не пьем, как наши соседи скифы.
— Что же до Черной Земли, — продолжал он, — то ее жители обязаны нам всем. Именно наши предки, народ Солнца, обучили их всему. Мы преподали им значение царской власти, отделение благородно рожденных от низких, правильного ведения войн, сбора податей и налогов. Мы научили их строить крепости и (непонятное слово по-атлантски). И они поступили с нами по обычаю всех (снова непонятное слово) народов. Рабски стараясь подражать нам во всем, они, однако, заявили, что истинное знание открыто только им, испоганив потом истинную веру, заполнив ее первозданную чистоту обожествлением змей, крокодилов, бегемотов, шакалов, голых шлюх и прочих лишенных разумения тварей!