Отец придумает для них историю: «Они спрыгнули с циркового поезда и оказались здесь. Эти люди – наемные убийцы, которые приглядываются к дому Баруха Бейлера». Я буду хохотать и есть свою булочку, согреваясь у очага, пока отец замешивает новую порцию теста.
Дом от тропинки отделял ручей, и отец положил широкую доску, чтобы перебираться через него. Но сегодня, когда я дошла до переправы, то остановилась и нагнулась к воде – хотела напиться и смыть приставший к губам горький привкус Дамиана.
Вода в ручье текла красная.
Я поставила на землю корзину и пошла вдоль берега вверх по течению, башмаки вязли в топкой грязи. И потом я увидела…
Мужчину, лежавшего на спине, нижняя часть его тела была погружена в воду. Горло перерезано, грудь вспорота. Вены стали притоками нашего ручья, сосуды походили на карту места, куда мне не хотелось бы попасть. Я закричала.
Там была кровь, столько крови, все лицо залито и волосы.
Там была кровь, столько крови, что прошло несколько мгновений, прежде чем я узнала своего отца.
Солдат на фотографии смеется, будто кто-то только что рассказал ему анекдот. Его левая нога стоит на каком-то ящике, в правой руке у него пистолет. За спиной видны бараки. Это напоминает мне снимки солдат перед отправкой кораблями на фронт, от них так и разит напускной храбростью, как забористым лосьоном после бритья.
Это явно не лицо человека, который сомневается в себе. Этот человек наслаждается тем, что он делает.
Других людей на фотографии не видно, но они витают за пределами белых полей снимка, как призраки: заключенные, которые предпочитают не показываться, когда рядом эсэсовец.
У мужчины на снимке светлые волосы, сильные плечи и уверенный вид. Мне трудно увязать его с тем, который однажды сказал, что нет счета утратам, которые он пережил.
Но зачем бы он стал лгать о таком? Люди врут, когда хотят убедить других, что они не чудовища… а не наоборот.
В таком случае, если Джозеф говорит правду, почему он сделался таким заметным членом местного сообщества: преподавал в школе, был тренером, ни от кого не прятался?
– Вот видите, – говорит Джозеф и забирает у меня фотографию. – Я был в отряде СС «Мертвая голова».
– Я вам не верю.
Джозеф удивленно смотрит на меня:
– Зачем я стал бы признаваться в том, что совершал ужасные вещи, если бы это не было правдой?
– Не знаю. Объясните сами.
– Потому что вы еврейка.
Я закрываю глаза, пытаясь выбраться из водоворота закружившихся в голове мыслей. Я не еврейка; уже много лет я не причисляю себя к евреям, даже если, по мнению Джозефа, формально это не так. Но если я не еврейка, то почему я чувствую себя так глубоко оскорбленной при виде его фотографии в эсэсовской форме?
И почему меня начинает тошнить, когда он вешает на меня этот ярлык; когда я думаю, что по прошествии такого долгого срока Джозеф все равно считает, что одного еврея без труда можно заменить другим?
В этот момент отвращение поднимается во мне, как воды потопа. В этот момент я думаю, что способна убить его.
– Есть причина, почему Бог так долго не позволяет мне умереть. Он хочет, чтобы я почувствовал то, что чувствовали они. Они молились о спасении жизни, но не имели над ней власти; я молюсь о смерти, но не имею власти над ней. Вот почему я хочу, чтобы вы помогли мне.
А вы спрашивали евреев, чего они хотят?
Око за око; одна жизнь за многие.
– Я не собираюсь убивать вас, Джозеф. – С этими словами я ухожу, но его голос останавливает меня.