О, как нам хочется жить в Обломовке,
держать в ладонях плоды антоновки,
ночами звёзды считать огромные,
входить без страха в аллеи тёмные,
не знать, что в будущем Анна Снегина
в одежду белую вновь оденется,
что охлаждённый, как ум Онегина,
напиток жизни в стакане пенится.
* * *
Татьяне Кан
1
Хлеб горячий саратовской выпечки,
свет, летящий с небесных высот…
Ходит ангел под липами в Липецке
с длинным шлейфом сияющих нот.
Отломи же хрустящую корочку,
не томись непонятной виной —
пусть под липами в платьях с оборочкой
путешествует запах ржаной.
Льются звуки, как ливень лирический, —
вертикальное море судьбы, —
только хор замирает сферический
под архангельский голос трубы.
Что за дни нам для радости выпали!
Знаю я — где-то там, вдалеке,
ходит ангел под бедными липами
с остывающим хлебом в руке.
2
По пушкинскому камертону
настраивая жизнь свою,
ты подойдёшь к пустому трону,
примеришь посох и корону,
и вдруг очутишься в раю.
А там, в раю, восстав из праха,
такая музыка звучит,
что ангел,
вдохновлявший Баха,
(он грозен и многоочит),
стоит у трона и молчит.
А ты в восторге и печали,
в иную вслушиваясь речь,
давно уже не спишь ночами,
чтоб Слово, бывшее в начале,
в земную музыку облечь.
* * *
Ирине Евсе
Богомол на воле расставил усы-антенны.
Как сигналы «sos», дождевые он ловит капли.
И рифмуют смело цветущие хризантемы
лепестки свои с опереньем японской цапли.
Наступила осень — и стало темно и голо.
Перестал сизарь ворковать со своей голубкой.
Лёгкий пух небесный, летящий от уст Эола,
отменяя пафос, прикинулся снежной крупкой.
В телефонной трубке я голос знакомый слышу:
тёплый ветер с моря с кавказским звучит акцентом:
«Я сегодня буду орехи бросать на крышу,
покупать инжир и лежать на камнях под тентом».
Три банана купишь, в свободный зайдёшь автобус,
чтобы плач о жизни тебя с головой не выдал…
Под рукою Бога вращается старый глобус —
то ли шар земной, то ль фетиш непонятный, идол.
Есть такое племя, у коего нет тотема —
это племя слов, что колотит в свои тамтамы.
А в петлице осени астра иль хризантема
чуть привяла, словно букет для Прекрасной Дамы.
* * *
Андрею Дмитриеву
Любовь не слаще мёда и вина.
Но речь твоя уже растворена
в каком-нибудь Жасмине Полякове
или в простом Листе Лесовикове.
в крови и лимфе их течёт она.
Вот куст сирени — бабочек альков,
еда для пчёл, приют для мотыльков.
и. если мы листву не потревожим,
то куст сирени будет брачным ложем
для тех, кто отлюбил — и был таков.
Нам нужно не забыть между делами:
мы тоже бабочки с прекрасными крылами,
за нами вслед встают — неясные пока —
поэты — шелкопряды языка…
Страшная месть
Станиславу Минакову
1
— Никого не помилую,
только слёзы утру…
Гоголь с паном Данилою
тихо плыл по Днепру.
Волны серы, как олово.
Спят в земле мертвецы,
молодецкие головы
опустили гребцы.
— Кто не спит, тот спасается,
Плоть приемля и Кровь.
Украина, красавица,
соболиная бровь.
— Ни приветом, ни ласкою
не разбудишь меня,
только сталью дамасскою,
вольным храпом коня…
2
Стражу к городу вывели,
в хлев загнали овец.
Спит в сиятельном Киеве
есаул Горобець.
С голубями и птахами
мчит его экипаж
в дом, где борется с ляхами
друг его Бурульбаш.