Сосед, свесив длинные ноги в джинсах, сидит на подоконнике в полутьме вечернего прохладного сумрака; за спиной Чарли искусственным светом лампы сияют крылья. Мне это, конечно, мерещится всего на мгновение, но я задерживаю дыхание.
– Привет, – говорит он, и я шепчу с придыханием какую-то ересь в ответ. А потом у меня буквально плавится мозг, когда слышу приглушенное:
– Расскажи мне сказку на ночь. Я без тебя не усну.
Не помню, кто я, где, когда и что. Забираюсь на стол, принимая позу ошеломленного лотоса, и босой пяткой ощущаю силиконовую щетину расчески. Нашлась. Машинально беру ее и начинаю водить по спутанным волосам.
– В… в смысле? Как? – уточняю, а сердце уже валяется в обмороке.
– В смысле, словами, Ри. Просто поговори со мной.
И в его тоне столько одиночества, что я не могу отказать. Завороженно смотрю ему в глаза, хотя в темноте вижу лишь контур, и кажется, что мы одни в нашем общем мире. Понимание, что Чарли доверяет мне, прошибает горячей волной, и я срываюсь в дыхании.
– О чем бы ты хотел услышать?
– О чем угодно.
Глубоко вдыхаю свежий воздух, собираясь с мыслями.
– Давным-давно… Нет, не так. Начну с предисловия. Представь лучший в мире торт. Ты можешь не знать рецепта и не понимать, к чему именно стремишься, но все равно ищешь это интуитивно, потому что есть в человеке сила, которая находит выход к свету. Хочешь, душой называй, а можно проще: импульсный поток созидательной энергии. С нее все начинается. Из желудя вырастает дуб, после Большого Взрыва растет вселенная.
– Теперь я хочу торт, – обреченно вздыхает он.
– Давай испеку, – предлагаю. – Какой ты любишь?
– Любой.
Расплываюсь в ласковой улыбке, как медуза. Во мне нет костей, только нервы, которым сейчас хорошо.
– Знаешь, Чарли. Иногда я бы тебя придушила, но, бывает, с тобой очень легко, вот как сейчас, когда ты уставший и сговорчивый. Никогда еще не встречала настолько противоречивого человека.
– Зато с тобой стабильно сложно, – усмехается он в ответ.
– Зачем тогда ты мне звонишь? Пошел бы в бар, тебе бы рассказали сказку без слов.
Чарли теряется в замешательстве, как и я, когда пригласила его домой днем. Ибо нет разумной причины у нашего общения. Оно просто… происходит.
Сосед подтягивает ноги на подоконник, опирается спиной на оконную раму и смотрит перед собой.
– Мне скучно, а мы с тобой явно рецепт чего-то интересного. Без понятия, что это, но интуитивно чувствую, что будет вкусно, – многообещающе произносит он, и я таю. Если бы не сидела на столе, у меня бы колени подогнулись. Хорошо, в полутьме не видно, как я покраснела.
– Ты не молчи, я жду историю, – приободряет нахал, и я придумываю на ходу:
– Давным-давно в мировом океане водные твари, вроде Стивена Ханта, повинуясь зову эволюции, перестали жрать своих детей. Они выползли на берег и залезли на деревья, и в те времена физическая выносливость определяла уровень крутости. Но спустя миллионы лет этого стало мало, и Ханты потеряли власть, а люди разумные двинулись дальше. Однако даже безграничный интеллект в итоге упирается в стену и теряет смысл за границами душевного вектора. Так что скоро лишатся влияния такие бессердечные гении, как ты, Чарли… Конец сказки.
Я жду, что он ответит что-нибудь ехидное, отшутится, но Осборн начинает стучать костяшками по подоконнику.
– Не дает тебе покоя этот Хант, детка, – хмуро произносит сосед, и я тяжело вздыхаю.
– Да уж… У нас с ним была неприятная история в прошлом году. Он очень обижал Аманду и считал, что я ее отбила у него.
– Если этот герой покажется на горизонте, дай мне знать.
– Да ладно, что он мне сделает?
– Много чего можно сделать с невинной девушкой, Ри. Можно очень сильно попортить ее, так что будущий муж пройдет мимо и не узнает.
Меня передергивает от серьезности в голосе Чарли. Он сталкивался с подобной жестокостью? Нет, страшилок на ночь я не просила. Сажусь поудобнее и снова берусь за расческу, хотя грива давно струится до середины спины, расчесанная на годы вперед. Кусаю губы и признаюсь:
– А мне и не нужен муж. Не хочу замуж, и детей не хочу. Я как буддистский монах, занята более серьезным поиском.
– И что ты ищешь? – спрашивает Чарли.
– Только не смейся.
– Не буду, – но в воздухе повисает его наглая ухмылка, как у Чеширского кота.