— Эй, я тебя разбудил?
— Я проснулась, как только ты выскользнул из постели. — Она кладет руки на мою голую грудь. — Всё в порядке?
— Да. Это по работе. Мы с Алекс четыре месяца работали над раскрытием одной из крупных финансовых махинаций, и мне нужно доставить документы, которые она привезла, людям президента, — пытаясь усмирить её своенравные пряди, я пропускаю их сквозь пальцы. — Ты чудесно выглядишь в этом покрывале.
Китнисс улыбается, и её щёки приятно розовеют.
— Готова поспорить, ты бы сказал, что я прекрасно выгляжу в чём угодно.
— Ты права, — улыбаюсь я. Она не из того типа девушек, которые тратят бесчисленное количество времени перед зеркалом, и я люблю её такой, какая она есть. Есть макияж, нет макияжа. Короткое платье или обыкновенные тёмные брюки — что бы она ни надела, мне на ней все нравится.
Если бы я мог, то просто проигнорировал все дела и обязанности, на весь оставшийся день растворившись в этой девушке, потому что сейчас она одна-единственная правильная и нормальная часть моей жизни.
— Проголодалась? — я целую её плечо и тяну за конец покрывала, отбрасывая его в сторону. Белая рубашка, надетая на Китнисс, спускается свободным облаком, прикрывая бедра. Я забрал её из дома специально для посещения нескольких обязательных мероприятий, и так как она лежала сверху, то просто вытащил из чемодана и отдал любимой.
Такие накрахмаленные чопорные рубашки в обычной жизни я не ношу, поскольку они напоминает мне обо всех моментах: выпускных, балах, благотворительных аукционах, где я присутствовал в качестве сопровождающего, о чем хотелось бы забыть. Но на Китнисс эта рубашка мне нравится.
Она буквально тонет в ней. Нижний край доходит до середины бедра, но я знаю, какое тело скрывается под этой слишком просторной одеждой, которая делает его только сексуальнее. Хочу ее. Но жду, изо всех сил стараясь быть терпеливым.
— Кажется, я уже соскучился, — притягиваю любимую за нижний край материи и целую, сжимая в своих руках. Она моя. Это так невероятно правильно. В моих объятьях, в моей жизни. Не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такой подарок, но возвращать его теперь не собираюсь. Вдыхая тонкий аромат её кожи, мечтаю, чтобы время замедлилось, текло словно горячая карамель, неспешно и плавно, потому что эта девушка — сбывшаяся мечта, и я хочу ею насладиться.
— Я должен ненадолго уехать, но скоро вернусь, — говорю я, оставляя лёгкий поцелуй на кончике её носа, — и мы съездим к родителям, как и планировали. Хорошо?
Она кивает и сбегает от меня в душ. Но прежде, чем исчезнуть за дверью, я замечаю проблеск её улыбки, а затем достаю телефон и набираю номер Алекс.
— Какого черта, Мелларк? — недовольно бурчит она хриплым ото сна голосом, и я мысленно даю себе пинок, что сам позабыл про время.
— Прости, если разбудил, — приношу извинения я. — Август звонил, сказал: нужно встретиться.
— И чего ты от меня хочешь? — зевая, спрашивает Алекс.
— Ты уверена, что это всё? — я захожу в спальню, слышу, как в душе льётся вода, тут же захватывая моё воображение и рисуя картины вчерашнего вечера. Я открываю ящик и достаю папку с информацией, которую мы собрали, включая все отчеты о семье Денери и движении средств на банковских счетах.
— Да, Пит, это всё.
— Хорошо, тогда передай отцу, что мы с Китнисс заедем ближе к обеду, — судя по звуку проснулся Атлас и пытается забрать у матери телефон.
— Ладно, передам, — на той стороне слышится возня, — Атлас, нельзя это брать, — а следом возмущенный крик мальчишки. — Всё, Пит, я больше не могу разговаривать.
Пока Китнисс принимает душ, я проверяю ещё раз документы, и спустя час мы вместе завтракаем. Я помогаю ей убрать на кухне и даже уговариваю сыграть со мной партию в шахматы. Из Китнисс выходит ужасный партнёр для игры, но это совершенно неважно. Главное, что она рядом, улыбается мне, обнимает, держит за руку. В тёмной яме под названием «сердце», наконец зажёгся огонек.
Четыре года я намеренно избегал отношений с девушками. Любая из них заслуживала кого-то, кто бы отдал себя целиком. А я не мог этого сделать, как бы мне ни хотелось, потому что подарил часть своего сердца Китнисс ещё много лет назад. Я не могу сказать точно, когда это случилось. В школе, когда она проходила мимо, не замечая меня, на сцене перед Домом правосудия, когда пожал ей руку или в пещере на арене Голодных игр. Меня влекло к ней столько, сколько я себя помнил. Она — девушка, не вписывающаяся ни в одно определение.
Большинство из людей для меня словно брошюры, которые можно прочитать за несколько минут, самых сложных — за несколько часов. Работая за прилавком в пекарне, я часто проводил аналогию. Если человек, здороваясь или забирая заказ, протягивает деньги издалека, то он и по жизни — лёгкий, общительный. Скрытные и двуличные подают руку ладонью вниз, те, кто хочет казаться более сильным и значимым, наоборот прижимают твою ладонь, словно подавляя. Следы чёрной пыли в складках кожи — шахтёр, ворсинки на одежде — скотовод. Жёлтая кожа и запах изо рта — злоупотребляет выпивкой. В Двенадцатом все просты, никто не пытается себя скрыть.
Капитолийцы же оказались ещё проще. Они накладывают яркий макияж, красят волосы, скрываются под дизайнерской одеждой, но это лишь фасад, обёртка, развернуть которую не составит большого труда.
Но Китнисс я отметил сразу. Девочка — загадка. Она всегда выделялась, не имея друзей, не присоединяясь ни к одной компании, не боясь оставаться одной. Даже после взрыва на шахте держалась стойко, словно кто-то вбил внутрь каменный стержень. Но только познакомившись с ней ближе, я понял, что Китнисс — книга, которую хочется читать страница за страницей. Тогда она впервые показала мне проблеск того, какая она на самом деле: стесняющаяся, ранимая, девочка, которая плачет, когда не видит никто. Девочка, которая является противоположностью той, что с гордо поднятой головой упрямо не показывает никому своей боли.
И сейчас я понимаю, что впервые так жажду кого-то, как иссохшее растение жаждет дождя. Только ей я хочу, наконец, обнажить свою душу, раскрыться полностью. Спустя четыре года тьмы это ощущается как освобождение. Полная свобода. Такое маленькое чудо.
— Пит, кажется, тебе пора, — выводит меня из размышлений её голос. Я киваю и, прихватив со стола папку, обуваю ботинки, чмокаю Китнисс в губы и направляюсь к выходу.
— Эй, — окликает она меня у самого порога. — Разве так парень должен целовать на прощание свою…
Фраза слетает с ее губ, но она осекается на полуслове.
— В смысле. Я имела ввиду… — бормочет Китнисс.
Я поворачиваюсь, оставаясь у двери. Не говоря ни слова и не поднимая глаз, Китнисс принимается сверлить взглядом порог.
— Ты назвала себя моей девушкой?
Мне так и хочется растянуться в самой глупой в мире улыбке, схватить её в охапку и закружить по комнате, но я сохраняю серьёзное лицо. Какое же это ребячество!
— Нет, — упрямо твердит она, складывая руки на груди. — Это так глупо.
— Очень жаль. Потому что, когда ты назвала себя так, мне захотелось зацеловать тебя до смерти. — Я прищуриваюсь и смотрю на нее пару секунд с улыбкой, затем поворачиваюсь и выхожу из дома. — Увидимся через пару часов.
На последней дней ступеньке лестницы я слышу взволнованный голос.
— Пит, подожди.
Я поворачиваюсь, опираясь локтем о перила дома, стараясь обуздать свои чувства и ничем их не высказать, но угол моего рта сам собой ползёт вверх.
— Так ты поцелуешь свою девушку, или я так и буду стоять здесь? — говорит она, и я почти физически чувствую, как эти слова, словно необузданное сорвавшееся с губ признание, повисают между нами. Я ждал от неё слов о том, что я ей не безразличен. Глупо это отрицать.
Она смотрит с признательностью и любовью, и от этого моё сердце тает. Я подхожу к ней и, остановившись на пороге, медленно провожу рукой по её шее и волосам. Наклонившись, целую любимую девушку, и чувствую: теперь это мое право. В её словах мне ясно слышится отголосок нашего будущего, того самого, которое я так часто рисовал в мечтах.