Первое время проблема Иностранной Валюты беспокоила нас не так сильно, Берлин был очарователен как всегда и позволял ходить из гостей в гости, но через какое-то время мы решили, что совсем расслабляться не стоит, и пару раз пробовали посидеть в Мауэр-парке по-амстердамски… И обнаружили, что хайрапы в Берлине не действуют. Прогуливающиеся пренцлауэрбержцы были совершенно равнодушны к очарованию разноцветных ниток!
И тут нам подвернулась работа: разносить по почтовым ящикам рекламу. Так подрабатывали многие из знакомых русских берлинцев, которые нам это занятие и сосватали. Каждый день нам выдавали тележку, штабель мелованной бумаги и карту района, всегда нового, благодаря чему Берлин теперь я знаю неплохо, исходив его пешком от и до. Документов на этой работе не спрашивали.
Тележка была тяжелой, и разносить рекламу не так уж легко. Разумные альтернативы приходят на русский ум сразу – но все оказалось не так уж просто. Хотя контроля фактически нет, избавиться от пачек бумаги почти невозможно. В мусорник их не выбросишь – на пункте сортировки маркированные пачки возвращались в рекламную компанию, где по особым меткам преступный разносчик сразу устанавливался. Некоторые пытались их жечь, но мелованная бумага в печи горит плохо (в восточном Берлине всегда было плохо с отоплением, и даже для душа вода нагревалась в особой печурке), а на улице костер попробуй-ка разведи, сразу приедет неприятная полиция. Самые беззаботные лентяи просто складывали пачки дома, но скоро там не оставалось места и приходилось протискиваться узкими тоннелями среди бумажных стен. Единственным действующим способом оказалось отвозить пачки за город на машине и там топить в болотце или озере – но это тоже трудоемкое занятие… Короче, как ни удивительно, самым простым способом избавиться от бумаги было распихать ее по ящикам.
Берлинцы нас не любили – ну кому нравятся придурки, засоряющие почтовый ящик всяким хламом? Поэтому попасть в подъезд было иногда проблемой. Я разработал следующую методику: жмешь на клавишу домофона с фамилией поприятней (лучше иммигрантской), и говоришь: «Bitte, Werbung! » (пожалуйста, реклама!). После этого дверь либо вжжжик! открывалась, либо звучал ряд непонятных проклятий и риторических вопросов. В случае Б, дождавшись паузы, я говорил: «Warum nicht? » (почему нет?), если это не работало, нажимал на следующую клавишу. Рано или поздно войти возможно в любую дверь!
… очень полезно оказалось поработать вот так, в общем ритме, в европейском городе! Нет лучшего средства избавиться от очарования открыточной Европы, чем ежедневные поездки в семь утра в вагоне метро с сонными несчастными горожанами, покачивающимися в ременных петлях, с землистыми электрическими лицами, едущими на ненавистную каторгу… Но запомнилась мне эта осень не этим.
… каждый день новый район. Самые выгодные маршруты, где многоэтажки, много ящиков и работу можно сделать за пару часов, доставались «старожилам», нам же давали полу-деревенские окраины частных домов, длинных улиц и парков, где приходилось много ходить, но мне это нравилось. Тонущие в сырой утренней мгле очертания черепичных домиков, потом проблеск осеннего солнца и полдник на скамейке на берегу озера в Ваннзее или Грюневальде, где когда-то, возможно, сиживал молодой Набоков… И опять шуршащие осенние листья под ногами… очень нам нравилось шуршать листьями.
Короче, через месяц у нас скопилось аж целых семьсот марок, и я почувствовал себя состоявшимся мужчиною. Ведь я ж таких деньжищ сроду в руках не держал!!!
В начале октября в центральной Европе стало прохладно, и пора было потихонечку двигаться в сторону дома. От Берлина до польской границы рукой подать, но у меня была идея получше: дело в том, что я никогда не был в Скандинавии, и это хотелось как-то исправить.
Встав пораньше, мы оставили Мехтильд ключ в условленном месте, и за полдня доехали до Ростока, неуютного восточно-германского города социалистической архитектуры. Там, в общественном туалете на заправке, я познал горестную сущность немецкого алкоголизма: около унитаза валялось множество маленьких бутылочек из-под шнапса и «ягермайстера», распитых в уединении.
Из Ростока в датский Гедсер ходят паромы, стоят они недешево, и я был приятно поражен, когда в кассе мне назвали цену в 30 пфеннигов. Оказалось, именно в этот день паромная переправа праздновала тридцатилетие, поэтому и цена такая особая…
С датской стороны была деревня и поле. Единственная дорога упиралась в причал. Зачем-то мы прошли по ней с километр и поняли очевидное: уехать отсюда нельзя. Надо было сразу поток машин с парома ловить. Не будь у нас денег, тут бы и началось самое интересное – а так мы просто вернулись и сели на электричку до Копенгагена. В ней я зачем-то так сокрушительно напился с соседом, что в Копенгагене вышел уже полоумным попрыгунчиком, которого мотает рюкзаком во все стороны, а прохожие, у которых я пытался разузнать, как пройти на улицу такую-то, отшатывались от меня с брезгливостью. Но все получилось.
На улице такой-то обитал московский тусовщик и художник Паша Хихус, проживший к тому моменту в Копенгагене уже несколько лет. В Копенгагене Хихусу было скучно, поэтому дома у него всегда болталась куча народу, в основном, русских, потому что с датчанами как-то не складывалось. Так что и мы пришлись кстати.
Город Копенгаген показался нам милым и тихим, но, после бурлящего Берлина, очень провинциальным. Замершие улочки, аккуратные домики, пастельные тона. Единственная (негромкая) пешеходка. Бледные, светловолосые и медлительные люди, на фоне которых яркостью и громкостью выделялись «понаехавшие» – негры, арабы и югославы, охотно, узнав в нас иностранцев, вступающие в разговор, всякий раз начиная с того, что ох как скучно в Дании, а датчане – бледная немочь.
Видимо, Дания, действительно не самое забавное место для жизни, слишком уж много разных людей нам об этом рассказало, но нам до этого не было дела, и проведенная в Копенгагене неделя запомнилась неторопливыми прогулками, прозрачностью осеннего воздуха, ранней темнотой, яркостью неоновых огоньков (особенно желтых вывесок супермаркетов NETTO), вообще – чувством осени. До знаменитой русалочки мы так и не дошли, а не менее знаменитая Христиания показалась просто райончиком, где торгуют наркотиками и живут до смерти уставшие от пристающих к ним туристов стареющие тусовщики.
Частыми гостями Хихуса были русские беженцы (верней, «соискатели статуса беженца») из ближайшего лагеря. От них я узнал много забавных словечек, например, «позитив» (положительный ответ при рассмотрении дела о присвоении беженского статуса), который был мечтою каждого соискателя. Всех им тоже было скучно. Некоторые от этой скуки воровали по магазинам, особо даже не прячась, внагляк вытаскивали телевизоры, магнитофоны и т.п., поскольку, даже если их ловили, то сделать все равно ничего не могли, есть такая особенность датского законодательства.
Еще одним беженским бизнесом была продажа поддельных билетов. То есть, билеты брались настоящие, российские, которые были действительны для проезда по Европе, например, «Москва – Варшава» (выглядевшие тогда как невразумительный квиток, на котором что-то накалякано), к ним от руки приписывались Берлин, Кёльн, Париж, Мадрид – ну, куда еще поезда ходят. Или бланки рисовались от руки, потому что контролеры европейских дорог еще толком не знали, как они выглядят, эти русские билеты.
Среди беженцев было много мурманчан – почему-то их тянуло в Копенгаген. И одного из них звали Лёша.
До Копенгагена Лёша добрался со второго захода. В первый раз он решил ехать автостопом, с рюкзаком, набитым консервами, перешел норвежскую границу, и там с удивлением обнаружил, что благословенный Запад с барами, супермаркетами и Монте-Карло не начинается сразу, и норвежская тундра ничем не отличается от отечественной. Разве что покрытие дорог получше, но по ним все равно никто не ездит – ну, разве, пара джипов в день. С превеликими трудами он отъехал от границы в более заселенные места, добрался уже до Швеции, там окончательно устал от автостопа и пересел на электрички. Чтобы отвязаться от контролеров, Леша разработал собственный метод психической атаки: продавать шапку. Шапка была хорошая, теплая, меховая, в общем, настоящая shapka . Как только в вагоне появлялся контролер, Леша подходил к нему и начинал тыкать ею в лицо, с первобытной энергией предлагая оплатить шапкой проезд: «Вонт шапка? Гуд шапка, ю тэйк, ай гоу Копенгаген!». Контролер в ужасе пятился и убегал из вагона, избегая заходить туда вновь.