Алеша, улучив момент, с головой ушел в новое рисование: теперь на листе покатился танк. Он подминал под себя деревянный домик и имел фашистские очертания. Сверху над танком пролетал самолет; агрессивно метая бомбы; одна из них летела знакомиться с танком. В самом углу примостилось рыжее солнышко. В другом углу одинокий человек зябко прятался за недорисованной елкой; видимо, партизан.
— Алеша, ты нас так заебешь, — сказала Ольга Николаевна. — Ослиный упрямец! Дядя чувствует кровный интерес к осмотрению твоей писи. У него такое призвание — ходить по городам и пялиться на чужие писи. Видимо, к тридцати годам своей становится недостаточно… Дядя, конечно, полнейший лох, но взрослых надо боятся.
— Не надо, — возразил Тимофей. — Что я, говно излишнее — меня опасаться? Я зачинщик старый, да не говно. Меня надо уважительно… руками не лапать… пыль с очков протирать.
— Выхухоль, — отрубила Ольга Николаевна. — Претенциозный и амбициозный выхухоль. Брандахлыст. Ходит, к мальчику пристает… Как к себе домой… Алеша, я кому сказала?
— Что сказали, Ольга Николаевна?
— Про штаны.
— Зачем про штаны?
— Ну, грубо говоря, тебе их придется снять, — Ольга Николаевна потянула со столика конфету, и, уже хрустя: — хочешь ты этого или не очень…
— А у меня штаны в клетку, — невпопад сказал мальчик. — В серую. Это ничего?
— Алеша, не притворяйся ебнутым идиотом, — с этими словами Ольга Николаевна стянула вторую конфету. Фантики она аккуратно скатывала в комочек и, заигрывая, кидала за шиворот Тимофея. Мазала и смеялась, и грозила пальчиком: — Алеша, Алеша, ты нас не проведешь… Ну какая разница — подумай сам — какие у тебя там штаны? В клетку или в горошек? Да хоть в крапинку. Мы же не такие балдые, чтобы пялиться на твои штаны… Нас больше интересует суть… Так сказать, феномен за обманчивой личиной явления…
— А дядя будет ее фотать? — вздохнул Алеша.
— Нет, — съязвил Тимофей. — Я буду ее зарисовывать цветными фломастерами в твоем альбоме. Как маленький… Совсем, что ли, порядка не знаешь?
— Не знаю, — сказал Алеша. — Порядки мы только в следующем классе проходим. А в этом только зверей.
Ольга Николаевна развернула седьмую конфету:
— Врет. Все они проходили, вплоть до инициации. Не слушайте его, Тимофей, нашего охуенного шалуна… Он, с позволения сказать, дурит, потому что не знает жизни. Поживет с наше — и перестанет.
— А можно я перед таким делом схожу в соседнюю комнату? — спросил Алеша.
— Ну сходи напоследок, — улыбнулась Ольга Николаевна. — Заодно и проветришься. Развеешься, так сказать… Через пятнадцать минут чтобы возвращался. Я тебе засекаю. Время засекаю. Пошел!
— Да я раньше приду. Вы не волнуйтесь…
Мальчик скрылся, и Тимофей, улучив момент, украл конфету у собеседницы.
— И как, простите, они доверили мальчика такой суке? — сказал он, причмокивая.
— Договаривайте, мой друг… Вы хотите сказать — такой суке, как я? Очень просто. У них не было иного выхода. Самолет вылетал во вторник, и надо было сдать талон на контроль. И куда, скажите, подевать ребенка? А у меня все-таки опыт…
— Вот я и не понимаю. Как они доверились особе с подобным опытом?
— А чем вас, дорогой, не устраивает мой жизненный опыт? Он, между прочим, очень разносторонний…
Ольга Николаевна кокетливо одернула на себе рубашку. И еще что-то одернула. Причесалась.
— Не знаю, — смутился Тимофей. — Я, наверное, очень консервативен, но, по-моему, что-то не по-людски. Мне кажется, вы очень гнило его воспитываете. Я хочу сказать, пацана. Из него вырастет очень странный юноша…
— Государству необходимы странные люди. Иначе оно загнется, как Франция Людовика Шестнадцатого или Россия этого мудака. И к власти придет какой-нибудь «Хулибан».
— Я настороженно отношусь, — заметил Тимофей, — к фундаменталистам. Они, на мой взгляд, все какие-то безбашенные. Психи ненормальные. Не ахти ребята.
— Недаром народ называет их хулибане. Он словно видит, что стоит за русской идеей… И кто стоит… И на чьи, с позволения сказать, деньги. Это же простой вопрос: кто спонсирует? После него все становится ясно, предельно ясно. Однако нет — такое впечатление, что его боятся задать… И фундаменталисты множат свои ряды. Зондируют молодежь… Срут в карманы…
— Я бы ограничил формальных радикалов чисто парламентски, — выронил Тимофей. — Взял и провел через Конституцию три поправки. Всего только три! Но зато какие! Пальчики обсосешь… Признаться честно, нам все надоела эта политкорректность. Туда не ходи, этого не еби… Государство же тем временем терпит полный идиотизм, люди ходят по улицам и даже не думают… у них же все под боком — господи твою мать… Говорят, что время определяет нравы…
— Говорят на самом деле наоборот, — поправила Ольга Николаевна. — Впрочем, кому как нравится. А вот за отечество действительно как-то горько… Даже не то что горько — отчаянно удивительно… Раз, два — и ничего нет. Сплошной Хулибан. И кошки в душе с этого дела… И где, черт возьми, наш маленький засранец?
— Может, он уже при делах? — с подозрением спросил Тимофей.
— Вряд ли, — она покачала головой. — В его годы при делах обычно не состоят. Я полагают, что он просто готовится. Чисто психологически. По методике Яндальского или Куца… Показать — оно-то фигня. Ребенок переживает за будущие последствия. Совершенно очевидно, что я не в силах заменить ему мать… Вот придет он завтра в школу — и дальше? Его спросят — где твое домашнее дело? И что он скажет в ответ? Приходил чужой дядя и я показывал ему писю, да? И этим отмажется? У него же отберут последнее, и еще добавят… Понимаете?
— А что мешает вам заменить ему домашнее дело?
— Я не искусна в левой ориентации, — призналась Ольга Николаевна. — Таких, как я, всю жизнь учили другому. И поздно в двадцать шесть переучиваться на собственного предателя, предателя своих личных учителей… Я физически неспособна — вы понимаете? А здесь нужен профессионал.
Тимофей отломил кусочек новой конфеты и протянул его девушке.
— Давайте на брудершафт. И простите меня пожалуйста — я вовсе не имел ввиду, что вы сука. То есть вы лично сука. Просто так получилось. Знаете, как поется в песне: это судьба. И ее достаточно нелегко избегнуть, тем более такой очаровательной кисе…
— Вы говно, Тимофей, — на глаза Ольге Николаевне навернулись слезы. — Но я вас почему-то люблю. И давайте не будем на брудершафт. То есть мы, конечно, съедим конфету. Я полагаю, мы съедим еще по одной. Нам, наверное, будет с этого муторно, но мы съедим до конца… Но будем на вы — мне так больше нравится. В старинных семьях даже супруги, бывало, говорили на вы… В этой есть какой-то шарм, не находите?
— Цирк это, а не шарм, — сказал Тимофей. — Тоси-боси, новомодные веяния. Но вы для меня словно вторая Венера. Честное слово. Без этих… Без дураков… Я не хочу умирать после всего мною пережитого… Если бы не вы, я бы совершил страшную ошибку — подумать только. Вы не представляете, в какую пизду катилась моя жизнь, пока вы не вынырнули… Вы же не блядь сословная… Вы — на три балла выше.
Ольга Николаевна вскочила с кресло и нервно прошлась по комнате.
— Это хорошо… Все, что вы говорите — очень хорошо. Но давайте ради эксперимента пойдем на принцип?
— Давайте, — Тимофей расстегнул две верхние пуговицы (впрочем, тут же их застегнул).
— Я польщена. Но чем вы докажете такое смутное чувство? Вы можете, например… Впрочем, это слишком…
— Хотите оленя? — неожиданно сказал Тимофей. — Хотите, я сделаю вам оленя? Настоящего? Чтобы от души?
— Только не от души, — ее лицо перекосилось. — От души — это по-мужицки. Пусть этим занимаются наши предки… Знаете, я люблю холодных оленей. Вот холодного оленя может сделать не каждый. Понимаете, тут главное не быть трусом, не нассать самому себе — говоря метафорой…
— Я еще никому не делал… Холодных оленей… В книгах, конечно, читал. Но вы знаете эти книги — там пишут подчас такое, что волосы заворачиваются. Я уверен, что процент преступлений совершается из-за недочитанных книг… Я могу постараться… В конце концов, я не такой ретивый мужик, каким кажусь первую пару месяцев. Ради сердечного дела можно и уклониться… Что мне в этом? Тимофеем был — Тимофеем и помирать пойду. А холодный олень дается только раз в жизни. Главное — вовремя просахатить… И не жалеть…