Инстинктъ самозащиты, а врне страха, разбудилъ во мн зврское чувство. Я бросился на незнакомца и сталъ выталкивать его локтями и колнями; онъ потерялъ равновсіе и въ отчаяніи уцпился за край двери, а я продолжалъ толкать его, стараясь отцпить его судорожно сведенныя руки отъ двери и выбросить его наружу. Вс преимущества были на моей сторон.
— Ради Христа, сеньорито! — застоналъ онъ сдавленнымъ голосомъ. — Оставьте меня, сеньорито. Я — честный человкъ.
Въ голос его звучала такая робкая мольба и тревога, что мн стало стыдно своей грубости, и я выпустилъ его.
Онъ снова услся, задыхаясь и дрожа, у выхода купе, а я остался стоять подъ лампой, отдернувъ съ нея занавску.
Теперь я могъ разглядть его. Это былъ худой и тщедушный крестьянинъ — бдное, несчастное созданіе въ засаленной и заплатанной куртк и свтлыхъ панталонахъ. Черная шапка почти сливалась съ его смуглымъ, лоснящимся лицомъ, на которомъ особенно выдлялись кроткіе глаза и крпкіе, желтые, точно у жвачнаго животнаго, зубы, которые обнажались каждый разъ, какъ губы его складывались въ довольную, идіотскую улыбку.
Онъ глядлъ на меня, какъ собака, которой спасли жизнь, а загорлыя руки его усердно искали тмъ временемъ что-то въ пояс и карманахъ. Это заставило меня безъ малаго раскаяться въ моемъ великодушіи, и въ то время, какъ онъ рылся у себя, я запустилъ руку за поясъ и схватился за револьверъ. Почемъ знать, можетъ быть онъ собирался напасть на меня!
Онъ вытащилъ что-то изъ-за пояса, и я послдовалъ его примру, вытянувъ наполовину револьверъ изъ кобуры. Ho y него въ рукахъ оказался только засаленный и весь простриженный кусочекъ картона, который омъ протянулъ мн съ видимымъ удовольствіемъ.
— У меня тоже есть билетъ, сеньорито.
Я поглядлъ на него и не удержался отъ смха.
— Но это же старый билетъ! — сказалъ я. — Онъ былъ годенъ лишь много лтъ тому назадъ… И съ такимъ билетомъ ты считаешь себя въ прав осаждать поздъ и пугать пассажировъ?
Видя, что его грубый обманъ обнаруженъ, онъ снова огорчился, словно испугался, что я опять захочу выбросить его изъ позда. Мн стало жаль его и въ то же время захотлось выказать себя добродушнымъ и веселымъ, чтобы скрыть слды не изгладившагося еще во мн изумленія.
— Ладно, входи въ купе. Садись на скамейку и закрой дверь.
— Нтъ, синьоръ, — сказалъ онъ твердымъ голосомъ. — Я не имю права здить въ вагон, какъ баринъ. И на томъ спасибо, что сижу здсь, когда у меня нтъ денегъ на билетъ.
Я сидлъ близъ него, касаясь колнями его спины. Въ купе врывался настоящій ураганъ. Поздъ шелъ полнымъ ходомъ. По голымъ склонамъ выемки скользило косое красное пятно открытой двери, и въ немъ — сгорбленная тнь незнакомца и моя. Телеграфные столбы мелькали, точно желтые мазки на черномъ фон ночи, и передъ дверью пролетали время отъ времени, словно огромные свтляки, яркія искры изъ паровоза.
Бдняга, видимо, волновался, какъ будто его удивляло, что я оставляю его сидть тутъ. Я далъ ему сигару, и онъ понемногу разговорился.
Каждую субботу путешествовалъ онъ такимъ манеромъ. Онъ поджидалъ поздъ по выход изъ Альбасете, вскакивалъ на ступеньку съ рискомъ сорваться и попасть подъ колеса, пробирался снаружи по ступенькамъ вдоль всхъ вагоновъ, ища свободное отдленіе, и соскакивалъ на станціяхъ немного раньше остановки, вскакивая обратно посл отхода позда и постоянно мняя мсто, чтобы не попасться на глаза поздной прислуг — сквернымъ людямъ и врагамъ бдныхъ людей.
— Но куда же ты здишь? — спросилъ я. — Зачмъ ты пускаешься въ дорогу, когда рискуешь посгоянно быть раздавленнымъ?
Онъ здилъ провести воскресенье въ своей семь. Такова ужъ судьба бдныхъ людей! Самъ онъ имлъ какую то работу въ Альбасете, a жена его служила въ одной деревн. Голодъ разлучилъ ихъ. Вначал онъ длалъ всю дорогу пшкомъ, но путь былъ длиненъ — онъ шелъ всю ночь и на утро, когда приходилъ, падалъ отъ усталости и не могъ ни разговаривать съ женой, ни играть съ дтьми. Но потомъ онъ сдлался смле, пересталъ трусить и длалъ теперь этотъ путь съ полнымъ удобствомъ въ позд. Надежда увидть дтей давала ему силы, чтобы усердно работать всю недлю. У него было трое ребятъ; младшій былъ вотъ такой — еще совсмъ крошка, не выше двухъ ладоней отъ пола, и тмъ не мене узнавалъ отца и бросался ему на шею, какъ только тотъ входилъ.