Братья мои небесные, Вы сейчас не в особом почете — такое время… А Вы ж положили жизнь на свое Дело. В Вас живет Дух Полета — чувство, недоступное никому.
В почете нынче другие профессии, другие ценности… не сравнить. Но совесть моя не позволяет допустить, чтобы Жителя Небес походя оскорбил нелетающий человек:
«Не делайте из летчиков культа…»
Ну, сделайте культ из эстрадных певцов. Из спортсменов. Из модных писателей.
А из летчиков… какой уж культ. Что уж там сравнивать. Особенно подросткам,
которые клюют на любую блесну. Когда тысячная толпа истерически беснуется, рыдает, и пляшет, и давит друг друга — под рев электрической, фанерной, не нашей музыки, под вихляние кумира на сцене — «Ты моя, моя… я люблю тебя… я люблю тебя… ты моя, моя…»
Как тут сравнишь: потнючее голубоватое благоухание полуголого мачо на сцене, в цепях, в рванине, в дыму, в прожекторах, в реве… — и мокрую задницу навигатора стотонного лайнера, протискивающего машину между башнями грозовых облаков — в ночи, в зареве молний, в лихорадочном лучике радара, в звериных объятьях неспокойной, коварной стратосферы, с двумя сотнями живых душ за спиной. Или перехват нарушителя воздушных границ, с перегрузкой, от которой челюсть отваливается и сопли фонтаном брызжут из носа, а в глазах темнеет до того, что взгляд улавливает лишь авиагоризонт в кровавом тумане…
А ваш кумир… пьяный после гастролей, блюет у меня за спиной. А мои девчоночки, балансируя на каблуках в болтанку, хлопочут вокруг него и его бригады, ублажая и исполняя все их прихоти, с улыбкой…
Но они верят в меня. Они верят в тебя, брат мой небесный, Пес Неба, влекущий крылатую упряжку — они верят в нас всех, одаренных Небесной Благодатью сотворения Полета, — что мы-то довезем. Довезет Капитан. Довезет Второй пилот. Довезет Штурман. Довезет Бортинженер. А брат наш, Военный Летчик — защитит всех.
И Вы, Бортпроводники, довезете Ваших пассажиров. Мы все дружно тащим наши лямки. Мы все исполним свой долг. Я пою гимн Летающим людям, независимо от их должности и роли в Небе. Небо одно на всех, и удержаться в нем можно только, если мы все будем бить в одну точку.
Подними выше голову, седой Пес Неба! Там, в начале розовой полосы блестит звезда. Эта звезда когда-то взошла над тобой — вспомни, как под ее прекрасным светом ты мужал, рос, познавал всю красоту и всю свирепость твоего Неба, как поклялся в душе быть верным ему до конца. И пока еще — не конец!
Как ты жил… и как вынужден доживать.
Но ведь человек на то и Человек, чтобы жить не так, как диктуют обстоятельства, а так, как зовет Дух!
Что ж теперь, на земле — и жизни нет?
Да я бы себя уважать перестал, я — Капитан.
Бывают в нашей жизни события, когда мы, старые ветераны, собираемся вместе. Мы достаем из шкафов старинную, вычищенную форменную одежду. Вновь на костлявые плечи стариков навешиваются аэрофлотские погоны с золотыми нашивками. Потертые фуражки с кокардами, с крылатыми серпом и молотом, прикрывают лысины. На наших форменных кителях редко блеснет правительственная награда… мы же не знатные шахтеры или доярки… но как самую дорогую награду Неба привинчиваем мы почетный Знак: «За безаварийный налет часов» — и внизу планочка с цифрой: у кого 15 тысяч, у кого 17. Редко у кого больше 20.
Двадцать тысяч часов, проведенных в воздухе! Нам есть что вспомнить.
Что такое — пролетать двадцать тысяч часов?
Это счастье. В полной мере. Несмотря ни на что.
Глядя на Вас, в седине висков, в морщинах вокруг глаз, в «дубах» на козырьках фуражек — я хочу преклонить колени.
Вы — мои Учителя. Вы — кладезь опыта, на Вас держится Школа. Все что могли, Вы отдали нам, смене… и смена эта тоже уже в ветеранах.
Если бы собрать весь опыт, все случаи, все события, произошедшие с Вами в воздухе, осмыслить, переварить — хорошая похлебка получилась бы для молодых щенков, которые еще только начинают приучаться к лямке.
Ваш опыт, опыт советской школы, намного весомее опыта летчиков цивилизованных европейских стран. Это примерно как опыт автолюбителя, всю жизнь проездившего на старой верной «копейке», — против опыта обгоняющего Вас на трассе — пальцы веером — хозяина навороченного «Мерседеса».
Да разве ж хозяин «Мерседеса» ковырялся когда-нибудь под капотом? Проволочки прикручивал? Весь его опыт — в том, чтобы набрать по мобильному телефону номер нужного специалиста. А наш, советский, да и раньше Советов, россиянин, русак, хохол, мордвин, якут — его опыт, опыт выживания в условиях, где немцу смерть, да еще в небе, где так много непознанного, непредсказуемого, где, как и сто лет назад, подстерегают неожиданные опасности, — такой опыт бесценен.