ФЕОДОСИЙ. Я ли не видел этого своими глазами! Как красиво Сократ говорил, как красиво ел и пил! Видно было, что философ снисходит, опускается до еды и питья. Не то что этот пьяница Алкивиад! Дорвался до питья и пил, как скиф! А ведь он был богач, а Сократ всегда был беден. Вот что значит настоящий философ!
НАВЕЙ. Прости, Сократ, за нескромный вопрос. Бывал ты когда-нибудь пьян?
СОКРАТ. Бывал, милый юноша, бывал! И не раз! Но я никогда в жизни в пьяном виде не терял нить беседы и не путал свою постель с чужой.
ФЕОДОСИЙ. Не то что этот дурень Алкивиад! Великий воин, великий воин! Еще надо хорошенько проверить, какой он был воин! Моя дочка потом, когда узнала, что Алкивиад считается первым красавцем Афин, долго смеялась и говорила: "Вот уж не подумала бы! Хоть бы меня предупредили! Я бы, может, удержалась от оплеухи!"
НАВЕЙ. Теперь я понимаю, почему, когда я увлекаюсь гимнастикой, мне очень хочется кого-нибудь стукнуть. А когда не увлекаюсь, не хочется. Следует ли из этого, что телом совсем не надо заниматься, чтобы не омрачать свой дух яростью?
СОКРАТ. Нет, этого не следует. Два-три раза в декаду гимнастика или борьба полезны. Два-три часа в декаду стоит подумать {179} о теле, чтобы остальное время о нем не думать, чтобы все остальное время оно свободно и легко подчинялось духу.
Отношения духа и телесности не так просты. Боги захотели, чтобы дух находился в телесной оболочке. Тело - это как бы наглядное пособие того, что должен делать дух в этом мире. Он должен проповедовать истину и справедливость в этом мире. И дух должен начинать свою проповедь с самого ближайшего тупицы. А самый ближайший тупица для нашего духа - это наше собственное тело.
Сильная страсть тела имеет право на существование, когда она подчинена еще более сильной страсти духа. Могучий раб прекрасен, когда он полностью подчиняется хозяину. Но если раб необуздан, мы бы предпочли видеть его хилым. С таким рабом легче справиться. Однако и слабосильное тело может быть необузданным при еще более слабосильном духе.
Наши глупые политики и глупые поэты любят проповедовать любовь к народу. Разумеется, только к одному афинскому народу. Афиняне слушают их и мурлыкают себе: какие мы хорошие, какие мы мудрые. Жаль только, лень думать, а то бы мы превзошли всех философов.
Своими льстивыми речами и песнями поэты и политики окончательно развратили афинский народ.
А что такое бессмысленная любовь к народу? Это продолжение любви к нашему собственному телу. Когда мы с Алкивиадом разделись, чтобы бороться, он вдруг, взглянув на свою оголенную руку, чмокнул ее от избытка любви к собственному телу. Это и есть любовь к народу наших глупых политиков и поэтов.
ФЕОДОСИЙ. Разве это мужчина! Мужчина, который сам себя называет первым красавцем Афин, это не мужчина! Шел в комнату - попал в другую!
СОКРАТ. Когда человек проявляет доблесть, я люблю его, я восхищаюсь им. Точно так же, когда народ проявляет доблесть, я люблю его, я восхищаюсь им. Но афинский народ молчал, когда афинские правители, поверив в клевету, вынесли мне смертный приговор. {180}
ФЕОДОСИЙ. Алкивиад - это еще не народ! Учти, Сократ!
СОКРАТ. Алкивиад тут совершенно ни при чем. Это Мелит подал на меня клеветническую жалобу, что я развращаю своими философскими беседами афинскую молодежь. А когда я спокойно произносил речь в свою защиту, афинский народ шумел, мешал мне говорить, кричал: "Казнить его! Надоел Сократ со своими поучениями!"
Сократ им надоел! Клянусь Зевсом, если Афины не погибнут! Поверить такой безумной клевете! Впрочем, так было всегда. Величие человека определяется величиной клеветы, которая сопровождает его жизнь. Лучше пофилософствуем на вольную тему.
НАВЕЙ. Сократ, как бы ты определил настоящего мужчину?
СОКРАТ. Настоящий мужчина - это мудрость, мужество, милосердие.
НАВЕЙ. А что такое настоящая женщина?
СОКРАТ. Настоящая женщина - это такая женщина, ради которой мужчина стремится стать мудрым, мужественным и милосердным.
НАВЕЙ. Эх, если б можно было заранее узнать такую женщину, ради которой стоило бы стать мудрым, мужественным, милосердным. А то полюбишь злую ветреницу, а там милосердствуй всю жизнь.
СОКРАТ. И такое случается.
НАВЕЙ. Скажи, Сократ, всегда ли змею надо убивать?.. Но перед этим, если можешь, догадайся, почему я именно сейчас вспомнил про змею?
СОКРАТ. Потому что, говоря о ветренице, ты вспомнил, вероятно, свою возлюбленную, а от нее легко перешел на змею.
НАВЕЙ. До чего ж ты прав, Сократ! Так всегда ли надо убивать змею?
СОКРАТ. Всегда.
НАВЕЙ. Но ведь есть неядовитые змеи, Сократ. Следует ли их тоже убивать?
СОКРАТ. Змея есть продолжение зла. Внешне красива, а внутри яд. {181}
ФЕОДОСИЙ. Другими словами - Алкивиад! Кровь за кровь! Какой намек бросил, сукин сын!
СОКРАТ. Существование неядовитых змей тоже в замысле злых демонов. Оно призвано запутать простого человека. Того самого, кому, видите ли, надоел Сократ!
Сократ тихо смеется.
Пока он будет разбираться, что это за змея, она его укусит и уползет.
НАВЕЙ. Но в чем вина неядовитой змеи?
СОКРАТ. В том, что она - неядовитая часть ядовитого замысла. Неядовитая часть служит ядовитой части, как неядовитый хвост ядовитой змеи служит его ядовитой пасти. Вот если бы змея стала неядовитой в результате нравственных усилий бывшей ядовитой змеи, тогда наш долг отличать неядовитую змею от ядовитой. А пока она хитрая часть замысла злых демонов.
Но боги здесь перехитрили их. Через облик змеи боги воспитывают человека. Сверкать красивой чешуей, извиваться, ползать, шипеть, тайно жалить - вот что должно внушать и внушает человеку нравственный ужас и отвращение. И в облике многих людей мы часто угадываем змеиность.
ФЕОДОСИЙ. Алкивиад! Чистый Алкивиад!
НАВЕЙ. В чем печаль мудрости, Сократ?
СОКРАТ. В том, что, пока мы рассуждаем о змее, она делает свое дело: жалит.
НАВЕЙ. Есть ли у мудрости грех, Сократ?
СОКРАТ. Есть высокий, но промежуточный грех мудрости. Мудрость не учит побеждать в жизни. Познавший мудрость молча переходит в стан беззащитных. Но когда все люди, которых можно назвать людьми, перейдут в стан беззащитных, защищаться, в сущности, будет не от кого и боги благословят нашу землю. Но это слишком громадный вопрос. Для его решения, видимо, придет другой человек. Но достаточно ли быть человеком для его решения - я не уверен. {182}