Он тихо встал и оделся. Ему было стыдно представить, что его, мертвого, найдут на асфальте в одних трусах. Он вышел на балкон и посмотрел вниз. Вымощенный асфальтом двор санатория был пустынным. Горели редкие фонари. Он думал, что страшнее всего будет лететь вниз. Но ведь это продлится всего пять-шесть секунд. Он понимал, что, спрыгнув с девятого этажа, он может испытать только мгновенную боль. А сколько боли он перенес в эти бессонные ночи? От такой прямой выгоды ему даже стало стыдно.
С балкона восьмого этажа, прямо под ним, доносились голоса людей, взрывы смеха, споры. Он знал, что там живет известный писатель с женой. Греков успел познакомиться с этим писателем, книги которого ему нравились. Если хозяин дома или его гости заметят пролетавшее мимо них тело, они будут первыми свидетелями его смерти.
Греков перелез через балконную ограду и вдруг, перед тем как прыгнуть, прислушался к громкому монологу одного из гостей писателя.
Этот человек стал страстно ругать поэта Александра Блока. Именно потому, что Греков очень любил стихи Блока, он прислушался к словам сердитого гостя.
Тот ругал Блока, доказывая, что поэт своей завораживающей декадентской музыкой убаюкивает читателя и тем самым скрывает свою постоянную неточность и фальшь.
- Вот хотя бы его знаменитые стихи, - сказал человек и стал читать:
Превратила все в шутку сначала.
Поняла - принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно все позабыв.
Вдруг припомнила все - зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив. {242}
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась
И, должно быть, навеки ушла...
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
- Знаменитая блоковская музыка, - продолжал человек таким голосом, как будто Блок его лично когда-то обидел и он до сих пор помнит эту обиду, - заменяющая всякий смысл и скрывающая отсутствие этого смысла. Представим себе разрыв когда-то горячо любивших друг друга людей. Может ли быть, чтобы в этот трагический, судьбоносный час лирический герой сидел бы и пересчитывал, сколько именно шпилек уронила она на стол? Но может быть, это дебил, не понимающий, что происходит? Поэт явно так не думает, и потому выходит, что он сам неумный человек. Ведь ясно, что человеческий глаз машинально может зафиксировать, ну, четыре, ну, пять шпилек. Но никак не десять. Чтобы определить такое количество шпилек, надо с тупоумием идиота старательно их пересчитать. Но в такой трагический час с нормальными людьми так не бывает. Если автор не видит, что герой его глуп, значит, простите, сам он глуп.
Десять шпилек на стол уронив!
Здесь даже чувствуется совершенно неуместное самодовольство героя. Видите, как она меня любит, она уронила десять шпилек! Рекорд! Другие роняли гораздо меньше шпилек...
Тут компания расхохоталась. Явно довольный смехом компании, человек продолжал:
- Эта лжеточность как бы служит доказательством реальности {243} всей сцены, а на самом деле служит доказательством холодной выдумки автора. И так у него во всем. Но знаменитая блоковская музыка опьяняет читателя, и он всему верит. Вернее - верил! Пора сказать правду об этом кумире начала века!
Греков поразился всей неразумной логике этого неведомого критика Блока. Что-то с необыкновенной силой вспыхнуло у него в голове. И эта вспышка означала: разум нужен здесь, на земле!!! Но Греков этого не осознавал, он только почувствовал в себе могучую, жизнетворящую силу несогласия.
- Чушь! - громко крикнул он вниз. - Все не так!
На нижнем балконе стало тихо. Через несколько секунд оттуда осторожно высунулось мясистое лицо в очках. Лицо оглядело Грекова, потом посмотрело вниз, как бы в поисках его возможного собеседника, и, не найдя такового, знакомым голосом произнесло:
- То есть как это - не так? Кто вы такой?
- Сейчас я вам все объясню, - ответил Греков. Он быстро наклонился, ухватился руками за края железных прутьев и свесился вниз. Женщины заверещали.
- Вы сумасшедший! - крикнул человек в очках и сделал шаг назад, потому что ноги Грекова болтались сейчас у самого его лица.
- Это муж Зинаиды Ивановны, - воскликнула жена писателя, внося непонятную ясность, - они живут над нами.
Греков слегка раскачался и спрыгнул на чужой балкон. Он удержался на ногах. Боль от удара ног о цементный пол пронзила его, и он вспомнил, куда он собирался прыгать до этого. Если вот так прыгать с этажа на этаж, что-то объясняя людям, мельком подумал он, самоубийство станет невозможным.
Балкон был ярко освещен. На столе сверкали две вазы с фруктами и две початые бутылки коньяка. Здесь оказались три женщины и трое мужчин. Сейчас все они стояли. Когда он удачно спрыгнул на балкон, все радостно загалдели, а одна из женщин, кажется, это была жена писателя, зааплодировала ему.
- Явление Христа народу, - сказал человек в очках. - Может, у вас, кроме прыжка на балкон, есть еще аргументы? Мы вас слушаем. {244}
- Конечно, - сказал Греков, чувствуя огромный прилив сил и возбуждение.
Все от него ждали чего-то необычного.
- Садитесь, - гостеприимно сказал Греков и вдруг, сам того не ожидая, протянул руку к столу, взял чей-то стакан, щедро налил себе коньяк и движением руки со стаканом объединил всех: - За ваше здоровье!
Это действие Грекова, кажется, удивило компанию не меньше прыжка на балкон. Греков выпил мягкий, маслянистый, крепкий коньяк.
- Мир рушится, - сказал Греков важно, - но армянский коньяк сохранил свои качества. Значит, в принципе мир можно восстановить.
Греков поставил стакан на стол. Все удивленно проследили за стаканом, как если б ожидали, что Греков, выпив, швырнет его с балкона.
- И это все, что вы нам хотели сообщить? - насмешливо спросил человек в очках.
В это время хозяйка вынесла из номера стул, и Грекова усадили.
- Не все, - сказал Греков, - но и это немало.
- Вам, кажется, не понравились мои рассуждения о Блоке? - не отставал от него человек в очках. - Может, вы укажете, в чем я ошибся?