— Вот как? — хмыкнул Рангсан. — Но ведь я говорю именно о смерти, которая служит доказательством бытия. Мое просветление достигается через мгновенье наивысшего страдания, доступного людям. Это страдание — гибель в момент расцвета.
— В твоих рассуждениях есть серьезный изъян, — довольный своей догадкой, Прая улыбнулся. Ему не часто удавалось противостоять доводам Рангсана. — Ощущение этого страдания будет искажено тем, что ты жаждешь его, как все живые существа неосознанно тянутся к просветлению. Блаженство осознания близости нирваны затмит для тебя момент наивысшего страдания.
К его удивлению, Рангсан легко согласился.
— Что ж, значит, я еще не заслужил нирваны.
— Как насчет визита к Соладе? — подмигнул Прая. — Его ты заслужил?
— Да… визит к Соладе Маи — это как раз то, что мне сейчас нужно.
4
Они встретились поздним вечером у храма Махатат. Прая сменил грязный мундир на просторные зеленые одежды, Рангсан щеголял в золотом кафтане, расшитом распускающимися лотосами.
Обменявшись короткими приветствиями, друзья направились к дому Солады Маи по широкой пустынной улице, протянувшейся вдоль внутренней стены, за которой располагался Большой Дворец. Заморосил теплый ночной дождь, который в это время года мог легко перерасти в ливень. Рангсан предложил укрыться под кровлей окружающих Махатат храмовых построек. Они остановились под широкой крышей одного из приземистых зданий. Тяжелые капли срывались с черепицы и разбивались о землю с мелодичным звоном. Статуи львов и птицелюдей-кинар вокруг храма почернели от воды.
— Ты слышишь? — внезапно спросил Рангсан.
Прая поднял голову, оторвавшись от созерцания блестящих струй вечернего дождя.
— Голоса, — подтвердил он. — И топот ног. Солдаты маршируют.
Друзья обошли свое укрытие, и вышли на небольшую прямоугольную площадку. Там, не обращая внимания на ливень, маршировали королевские гвардейцы. На высоком деревянном пороге, свесив ноги, сидел француз.
Он был совсем не похож на изображения фаранг[2], которые Прая видел на мемориальной плите у могилы старого девараджи. Вместо причудливой пышной прически — коротко стриженные светлые волосы, пучки волос на скверно выбритых щеках. От некогда богатой одежды остались только высокие черные сапоги и пестрящий заплатками суконный мундир с золотыми галунами.
Чужеземец занимался тем, для чего его прислали в Аютию — готовил войска. Двадцать человек из числа дворцовой стражи маршировали под проливным дождем, держа в руках длинные, тяжелые палки.
При виде гостей француз встал, отряхнув свои тайские штаны, слишком короткие, так, что между ними и голенищами сапог его ноги были голыми. При этом движении мокрый тяжелый мундир, наброшенный на плечи, едва не свалился на землю.
— Messieurs желают посмотреть à mon dressage militaire? — спросил фаранг на сносном пали, разбавленном громкими, визгливыми звуками его родного языка.
— Шевелитесь, шевелитесь, лентяи! — крикнул он остановившимся стражникам.
— Я Пранай Прая Нок, — представился Прая, приложив руку к груди.
— Мой друг, — он указал на Рангсана, — Кун Ланг Рангсан Даенг Бплон На Аюдхая.
— Na Ayudhya? — переспросил француз. — Mondemoiseau?..
Друзья обменялись непонимающими взглядами. Фаранг назвал титул Рангсана, как будто тот имел при дворе какое-то влияние.
— Вы напрасно теряете время, — раздался знакомый голос.
Генерал Син из провинции Так вышел из-за колонны и неприязненно посмотрел на долговязого француза, возвышающегося над сиамцами.
— Он ничего не знает о планах девараджи, — громко произнес Так-Син.
Генерал промок до нитки. Его лицо выглядело нездорово-бледным, а глаза были обведены темными пятнами от усталости и недосыпания.
— Мне жаль, что девараджа принял решение защищать город, — Прая сочувствовал храброму генералу. У Так-Сина было много общего с Рангсаном, оба были наполовину иноплеменниками, оба достигли своего положения благодаря заслугам, а не от рождения и снискали за это любовь народа и зависть чиновников.
Так-Син нахмурился.
— Скоро о решении девараджи пожалеют жители Аютии, — слова генерала переполняла желчь и вырвавшаяся злоба, которые ему приходилось скрывать изо дня в день.
Прая невольно отступил на шаг назад.
— Что мы можем сделать? — неожиданно спросил Рангсан.
Син удивился бы меньше, заговори с ним один из каменных кинар.
— Город обречен, — наконец промолвил он. — Если мы ничего не предпримем — нас поглотит эта обреченность.
Прая заметил, как глаза Рангсана расширились от удивления, ведь Так-Син повторял его слова! Неужели это действительно столь очевидно и только он, Прая, увлеченный молодой вдовой и прочими радостями жизни, не замечает царящего вокруг разложения?..
— Девараджа надеется на фаранг? — продолжил генерал. — Ха! Они не станут сражаться с нашими врагами. Когда Аютия падет, их помощь достанется Дзийнь и другим врагам бамар.
— Нам пригодится любая помощь, — напомнил Прая.
— Что чужеземцам до Аютии и Сиама? — с горечью в голосе спросил Син. — Они боятся бирманцев, но не потому, что те угрожают их родине. Фаранг понимают, что им сложнее будет справиться с сильной Империей, чем с разобщенными, воющими между собой странами. Я даже рад, что бирманцы побеждают!
Прая слушал генерала с ужасом, Рангсан — с нескрываемым любопытством. Фаранг Анри молча смотрел на спорящих сиамцев. Он потерял нить разговора, как только они перестали говорить на пали и перешли на свой родной язык.
— Я пытался убедить его отдать ружья, которые они привезли с собой, — Так-Син с ненавистью посмотрел на француза. — Но он отказался, сославшись на приказ девараджи. Их ружья лучше наших мушкетов, но из них будет стрелять только дворцовая стража, а не войска, защищающие городские стены.
Кулаки генерала сжались. Он с трудом сдерживался, чтобы не ударить ненавистного западного варвара.
— Генерал… — Прая стало жаль иноземца. — Этот человек выполняет свой долг.
— Мне стоило убить его за это.
Так-Син отвернулся.
— Я возвращаюсь к своим людям, — резко сказал он.
— Разве не вам доверили защиту дворца? — удивился Прая.
— Фаранг справляются с этим без моей помощи, — скривился генерал. — Трусливый Монгкут возглавил оборону стен. Я ошибся, исполнив приказ девараджи вернуться в столицу...
Он зашагал прочь.
— Что с ним? — осведомился Анри.
— Ему просто надоело собирать плевки, — Прая попытался улыбнуться.
— Так-Син привел в город пять сотен верных только ему солдат… — напомнил Рангсан. — Возможно, что это девараджа поступил недальновидно, запретив ему покидать город.
Удаляющийся генерал шлепал по лужам. Дождь не останавливался.
5
Прая спал. После кровавой перестрелки и безрадостных разговоров он ожидал увидеть во сне мрачную тень Ангкора, но память, искаженная кривым зеркалом сновидений, вернула его в радостный и безмятежный день юности.
…Фехтовальщики приветствовали друг друга церемониальными поклонами. Под звуки флейты соперники разошлись, покачиваясь и приподнимая согнутые в коленях ноги, как бойцовые петухи. По левую сторону арены возвышался стройный красивый Рангсан, еще совсем мальчик. Справа от него стоял сутулый, с мощными руками и кривым лицом опытный рубака. Прая никогда так и не узнал, почему девараджа выпустил этого убийцу против собственного незаконнорожденного сына. Возможно, Сурият хотел смерти Рангсана, чтобы не пришлось возиться, пристраивая его при дворе.
Девараджа, возлежащий на пышном ложе у края арены, взмахнул рукой. Флейта протяжно запела — и бойцы бросились друг на друга, будто сорвавшись с незримой цепи. Противник Рангсана успел сделать не более трех выпадов. Легко отразив его атаку, юноша подпрыгнул и нанес сокрушительный удар, повалив соперника на землю. Короткие парные сабли сверкнули у лица поверженного воина, принуждая его бросить оружие и признать поражение.