Чем выше поднимался Ацукёки, чем ближе подходил к своей цели, тем явственнее слышал тихую музыку, напоминающую перестук крошечных стеклянных колокольчиков, словно звенели на ветру хрупкие пурпурные лепестки. Подъем становился все круче, юноше пришлось спешиться и взять лошадь под уздцы. Когда он вновь посмотрел на сливу, то заметил движение возле ее корней. Приглядевшись, Ацукёки разглядел двоих детей, играющих в тени цветущего дерева. На вид им нельзя было дать больше десяти лет, оба ребенка были темноволосые, в просторных зеленых одеждах. Когда юноша узнал их, поднял руку и окликнул — наваждение рассеялось. Ветер унес маленькие зеленые фигурки вместе с россыпью сорвавшихся с тонких веток пунцовых лепестков. Рука Ацукёки бессильно упала, а сжавшиеся пальцы схватили лишь воздух…
— Ацукёки-сама! — голос Гэндзо заставил юношу вздрогнуть.
Слуга быстро поднимался следом по протоптанной борозде.
— Где твоя лошадь? — спросил Ацукёки.
— Сбросила меня и ускакала, — буркнул мужчина; он никогда не слыл хорошим наездником. — Пусть ее Менкакуш ловит. Толку от наших южных кляч на здешних кручах? Только ноги переломают и в пропасть скинут… Я за вами и пешком успею, уж не волнуйтесь.
— Зря ты за мной опять увязался, — заметил юноша.
— Что вас понесло сюда в одиночку? Клялись ведь, что больше намеренно не причините себе вреда!
Его хозяин провел рукой по белым шрамам на своем лице, упрек в голосе слуги заставил щеки юноши покраснеть. Вместо ответа он указал на сливу, которую Гэндзо до того момента не замечал — настолько сильно внимание мужчины было приковано к молодому господину.
— Слива иногда цветет поздней зимой, — неуверенно сказал слуга.
— Еще слишком холодно, — покачал головой Ацукёки.
Лошадь наотрез отказывалась приближаться к чудесному дереву, и ее пришлось привязать, иначе испуганное животное немедленно бы сбежало. Корни сливы, как в болоте, тонули в липкой темно-красной жиже. Юноша присел на корточки, снял перчатку и покопался в подтаявшем снегу.
— Хитобасира, — пробормотал Ацукёки.
— Что? — не понял слуга.
— Это кровь. Под деревом зарыт покойник, — объяснил юный аристократ. — Вспомнилось, потому что меня должны были отдать в сваи, но отец пошел против воли богов, хотя сам придворный астролог настаивал на жертвоприношении. Наверное, тогда он и навлек на наш род проклятье. Ты не знал об этом?
— В вашем доме все знали, — смиренно опустив голову, признался Гэндзо. — Вместо вас под новым дворцом закопали другого ребенка.
Ацукёки посмотрел на свою тонкую руку и грустно улыбнулся.
— В детстве у меня был друг, сын одного из слуг нашего дома, — проговорил Ацукёки. — Мы были так похожи, что иногда нас путала даже отцовская челядь. Когда мне исполнилось десять лет, он пропал. Говорили, что он, хотя и был еще ребенком, сбежал на север, чтобы присоединиться к походу против варваров. Я только что видел его под сливой. Может быть, его поразила ледяная стрела хозяйки горы?..
— Если ведьма и вправду существует, то скорее уж хочет смутить и запутать вас…
— Когда ты поднимался сюда, то чувствовал чье-то присутствие? — спросил Ацукёки.
Гэндзо кивнул.
— Эмиси, мой господин, заманивают нас в ловушку, — предположил он. — Давайте возвращаться.
Стоило юноше распрямиться и отступить на шаг назад, как крона сливы подернулась рябью и начала терять цвет. Лепестки облетели, и их место заняли молодые листья, которые в свою очередь начали желтеть и опадать — все быстрее и быстрее, пока усиливающийся ветер не сорвал их все единым мощным порывом. Кровь у корней впиталась в землю, и зима вновь безраздельно властвовала на этом крошечном кусочке горы.
Отвязав лошадь, они начали спускаться по своим следам. Оказалось, что ниже по склону поземка уже успела занести их. Несколько часов спутники безрезультатно искали путь обратно к подножью горы, но постоянно возвращались — то к отцветшей сливе, то к открытой скале, откуда лучник-эмиси обстреливал отряд. Когда они остановились на этой каменной площадке, чтобы оглядеться, знакомый голос издали окликнул их.
— Эй! Что вы делаете на горе? — прокричал Менкакуш. С высоты утеса бородач казался крошечным и беззащитным. Сидя верхом, он вел за собой сбежавшую лошадь Гэндзо. — Спускайтесь!
— Не можем! — крикнул в ответ Гэндзо, приложив ладони ко рту.
— Почему?
Слуга вопросительно посмотрел на своего господина.
— Заблудились! — честно признал Ацукёки.
— Да как вы вообще там оказались?! Еще и с лошадью! — Менкакуш сплюнул и резко дернул себя за бороду. Юноша не сомневался, что он вполголоса проклинал глупость столичного сорвиголовы. — Мои люди к вам не залезут! Проводник говорил, с другой стороны горы есть спуск к замерзшему озеру. Перейдете его и выйдете на дорогу к замку Корэхари. Встретимся там!
— Спасибо! — громко поблагодарил Гэндзо.
Менкакуш в последний раз махнул им рукой и двинулся прочь от окутанной зловещими легендами вершины.
— А ведь когда я за вами следом шел — вроде бы легкий подъем был, — задумчиво заметил Гэндзо. — Не нравится мне это, Ацукёки-сама…
— Пятеро человек утром пропали из лагеря, — пробормотал юноша. — Должны быть еще такие же цветущие деревья…
Бросив бесполезные поиски пути назад к пещерам, спутники последовали совету Менкакуша и решили добраться до противоположного склона горы. Когда полуденное солнце окрасило заснеженные вершины в ослепительные золотые цвета, они увидели раскидистый, высокий абрикос, в тени которого цвел крошечный молодой зизифус. Вновь налетел наполненный музыкой и ароматом цветов ветер, и Ацукёки увидел своего друга, с которым до того играл под сливой. Зеленая одежда мальчика потемнела и стала красной, как огонь, волосы были распущены, делая его облик женственным и беззащитным. За спиной ребенка, положив ему руку на плечо, стоял мужчина. Увидев Ацукёки, он взял мальчика за руку и повел его по ковру абрикосовых лепестков.
«Куда ты ведешь его?» — хотел спросить юноша, но не мог вымолвить и слова, так сильно страх стиснул его горло.
— Отец, остановись! — крикнул Ацукёки, но было поздно.
Мужчина толкнул ребенка в заранее вырытую яму, а появившиеся слуги тут же начали забрасывать ее землей. Ацукёки побежал к ним, надеясь остановить жертвоприношение, но наваждение рассыпалось, разлетелось по ветру опавшими листьями. Юноша замер, потом обессилено упал на колени.
— Ты знал, — прохрипел он. — Вы все знали…
— Да, — нехотя признал Гэндзо. — Вашему отцу удалось обмануть астролога, и род Ацукёки сохранил милость императора.
В ответ юноша горько рассмеялся.
— Проклятое дерево, — выругался Гэндзо. — Проклятая гора. Зачем они мучают вас?!
Он выхватил меч и ударил по зизифусу, с треском ломая изящные длинные ветки.
— Ты прав, Гэндзо, гора проклята и населена призраками, — согласился Ацукёки. — Грань между миром живых и мертвых здесь так слаба, что духи находят способ обратиться к нам. Что же они хотят показать мне?..
— Ацукёки-сама, не думайте о прошлом, — попросил Гэндзо. — Ваш отец поступил неправильно, но он поступил так из любви к вам. Да и слуг вы, будучи еще совсем ребенком очаровали. Никто из них не смог бы причинить вам вреда, скорее они согласились бы на все муки ада!
— А ты? Ты любишь меня, Гэндзо?
— Больше всего на свете, Ацукёки-сама! — выдохнул широкоплечий мужчина.
Юноша опустил глаза, повлажневшие от слез.
— Такая любовь не приносит ничего, кроме горя. В этом мы схожи с хозяйкой горы — разбрасываем стрелы, поражающие людей безумием.
Гэндзо промолчал, не зная, что ответить.
«Почему хитобасира?.. — думал Ацукёки, покачиваясь в седле. — Люди-столбы, жертвы, которые приносят всякий раз, когда закладывается новое здание. Чтобы несущие сваи никогда не ослабели, а камень стен никогда не осыпался…»