Ацукёки взглянул на укрытый густым лесом склон, на вьющуюся далеко внизу дорогу и белые вершины соседних гор.
«Но горы возвышались раньше, чем появились первые люди. И будут непоколебимо стоять даже после того, как императорские войска разобьют эмиси и прогонят их дальше на север».
— Проводник ошибался, — пробормотал юноша.
— Что? — не понял Гэндзо.
— Жертвы не могут быть предназначены Матери-Земле, — уверенно заключил Ацукёки.
Слуга только в недоумении покачал головой.
…К вечеру, когда огромный солнечный диск коснулся далеких черных пиков, спутники увидели еще одно волшебное дерево. Им оказался хорошо ухоженный персик, который словно перенесся сюда из сада столичного дома.
— Я узнаю этот персик, — внезапно сказал до того молчаливый Гэндзо. — Ваш отец своими руками посадил его под окном вашей спальни.
Ацукёки кивнул. Он мысленно перенесся в столицу, вспомнил их усадьбу, окруженную высокой каменной стеной. Хозяйский дом, выстроенный из лучшей древесины на китайский манер, и флигель, где Ацукёки жил вместе со слугами после того, как ему исполнилось десять лет.
Возле цветущего персика стояли несколько вооруженных мужчин. Они о чем-то яростно спорили, толкали друг друга и хватались за рукояти мечей. Потом, видимо договорившись, вошли в дом, — Ацукёки понял это по тому, как застучали их деревянные сандалии. Косые лучи клонящегося к закату солнца пробивались сквозь рисовую бумагу и отбрасывали тени на лица мужчин. В доме их ждал человек в доспехах и маске Ацукёки. В его руках был обнаженный меч…
Юноша отвернулся и заткнул уши, он боялся, что овладевшее сражающимися людьми безумие поразит и его, как ледяная стрела хозяйки горы. Когда звуки боя смолкли и Ацукёки вновь посмотрел на персик — в тени его пышной кроны лежали изрубленные тела, а человек в маске стоял над ними и тяжело, прерывисто дышал. Дерево начало съеживаться, как гниющий плод, и медленно умирать. Убийца исчез, а на месте изувеченных тел остались только облака полупрозрачного пара.
— Белые призраки, — выдохнул Гэндзо.
Ацукёки покрепче стиснул копье.
«Зачем ты пришел южанин? — заговорили призраки, поднимаясь с земли. — Срубить наши деревья? Осушить наши озера? Отнять у нас красоту? Возвращайся в свой теплый дом, пока цел. Беги, беги, беги!»
Лошадь заржала и рванулась, Ацукёки не смог удержать ее, уздечка вырвалась из рук, и обезумевшее от страха животное бросилось прочь. Догонять ее было некогда — белые фигуры замелькали, окружили аристократа и его слугу.
— Я, Ацукёки но Хару, — звонким выкрикнул юноша. — Сразитесь со мной!
Но сотканные из холода и снега призраки не приближались и продолжали плясать вокруг него. Юноша пытался достать их копьем, но острие только бессильно вспарывало воздух. Рядом закричал Гэндзо. Прикрыв глаза рукой, Ацукёки решил прорваться через ледяное кольцо, но оступился, упал и покатился вниз по крутому склону. Выронив свое оружие, он тщетно пытался ухватиться за что-то и остановить падение, пока сильный удар о землю не заставил юношу потерять сознание.
…Когда Ацукёки очнулся, была уже глубокая ночь. Таинственным образом снег и холод обошли его, лежащего у самого края пропасти. С вершины горы были видны растущие у ее подножья непроходимые северные леса, да вдалеке серебрилось озеро, о котором говорил Менкакуш. Юноша огляделся и понял, что терраса, на которую он упал, на самом деле была хорошо утоптанной, извилистой горной тропой. Ему ничего не оставалось, кроме как пойти по ней, надеясь вернуться к тому месту, где он расстался со своим слугой.
Немного времени спустя тропа, по которой шел Ацукёки, вывела его к пещере, возле зева которой цвело пятое дерево. Это был каштан с кроной листьев настолько черных, что она казалась провалом, дырой в мир мертвых. Человек, перебивший женихов в доме дайнагона стоял, прислонившись к его стволу. Увидев Ацукёки, он снял маску. Под ней было лицо Гэндзо, еще не обветренное колючим дыханием Севера. Слуга снял доспехи покойного дайнагона, отложил окровавленный меч и устроился под каштаном, намереваясь вздремнуть. Когда юноша приблизился к нему, Гэндзо исчез, а на его месте лежал великан. Он вытянул длинные ноги в пышных меховых сапогах, подложил руки под голову и мерно храпел, вздымая большую, как бочонок, грудь в черном шерстяном тулупе. Ацукёки никогда не видел такого огромного эмиси. Юноша догадался, кто закапывал под деревьями похищенных из лагеря людей, а позже с невероятной силой пускал в их товарищей костяные стрелы.
— Я вовсе не сплю, мама, — глухим, низким голосом сонно проговорил великан. — Твой сын просто дал глазам отдохнуть, вот и все.
Ацукёки отступил на шаг назад, стараясь сдержать дрожь в руках. Рукоять меча внезапно сделалась тяжелой и незнакомой. Гигант перевернулся на другой бок и подложил под щеку широкую ладонь.
— Я за много ри учую любого мужчину, — прохрапел он. — От них несет рыбой и потом. От них не пахнет цветами, как от тебя, мама…
Ацукёки глубоко вздохнул, изо всех сил размахнулся и вонзил меч в незащищенное горло великана. Гигант прерывисто вскрикнул, схватился огромными руками за шею и начал кататься по земле, с гулом колотя ногами. Ацукёки отпрянул, готовясь нанести второй удар, но этого не понадобилось. Агония закончилась, эмиси замер, заливая кровью корни каштана.
Юноша осторожно ткнул тело великана мечом и убедился, что тот был мертв. После чего Ацукёки осмотрел вход в пещеру. Судя по всему, она была куда глубже той, где их отряд остановился прошлой ночью. Мерцающий в глубине свет напоминал биение огромного сердца горы. Одной рукой держа меч, а другой — касаясь шершавого камня, Ацукёки начал осторожно спускаться. Здесь явно жили люди, «земляные паучки», как называли их жители долин. Сделанные на стенах углем рисунки и следы кострищ на полу говорили о том, что когда-то под горой обитало многочисленное племя. Сейчас пещера опустела, и лишь мерное капанье воды нарушало тишину подземного чертога. В каменных нишах стояли большие глиняные жирники, трепещущие фитили которых и разгоняли темноту.
Узкий, извилистый лаз вывел Ацукёки в просторный зал, освещенный, кроме таких же жирников, лунным светом. Пробивающийся сквозь отверстие в каменном своде серебряный луч падал на груду ломанного белого камня, на которой, как на троне, восседала женщина ослепительной красоты. Густые рыжие волосы, уложенные в толстую косу падали до самых ног, она куталась в медвежью шкуру, которая едва прикрывала белые как снег плечи. Но самым удивительным в ней были глаза — две льдины, в которых скопилось столько злобы, надменной гордости и ненависти, что Ацукёки не мог без содрогания смотреть на нее.
Юноша приблизился, держа в руках обнаженный меч, играющий бликами огня и лунного света. Когда он подошел к трону хозяйки, то обнаружил, что его основание было сложено вовсе не из камня, а из человеческих костей. Среди груды черепов он увидел бородатую голову Менкакуша и понял, что его отряду так и не удалось добраться до замка Корэхари.
Хозяйка горы улыбнулась синими губами, пристально наблюдая за движениями пришельца. В ней не чувствовался страх или беспокойство. Напротив, казалось, что она давно ждала его. Тогда юноша, наконец, понял…
— Никакого уродства никогда не было, — сказал Ацукёки.
Улыбка прекрасной женщины обнажила жемчужины зубов.
— Твоя красота — вот твое проклятье, хозяйка горы, — продолжил юноша. — Проклятье, которое убивает все, что любит тебя. Еще до того, как первые южане-завоеватели ступили на землю Тохоку, ты безраздельно властвовала здесь. Столетиями твои сыновья убивали друг друга ради твоей милости, и приносили кровавые жертвы Матери-Земле, чтобы твоя красота, твоя жизнь никогда не увядала. Их кровь орошала цветы и плодоносные горные деревья до тех пор, пока ты, как паучиха, не извела все свое потомство, кроме самого сильного своего сына, который продолжал приносить тебе жертвы. Теперь он мертв, хозяйка горы.
— Но ты жив, — улыбнулась она синими губами. — И теперь ты мой. Подойди.
Когда молодой воин вогнал меч в ножны, его лезвие зазвенело протяжно, как плачущий ребенок. Двигаясь скованно, юноша приблизился к кутающейся в меха красавице и опустился перед ней на колени.