— Салим, — вполголоса, чтобы не слышали окружающие, обратился к другу Ахмадбек, — я хочу тебе кое-что сказать…
— Говори, я слушаю.
— Ты знаешь моего шурина? Да, да, мясника. Есть у него одна интересная способность… Если ты, к примеру, хочешь зарезать барана, корову или телку, он обязательно требует, чтобы ему сперва показали скотину. Барана он схватит за загривок, приподнимет, затем опустит на землю и ощупает. Корову или телку потрогает за подгрудок, потом возьмет за холку, потрясет и скажет: вес вашей скотины такой-то, мяса столько-то, сала столько-то. А если после убоя ты удосужишься взвесить мясо и сало, то убедишься, что он ни на килограмм не ошибся.
— Что ж, и я знаю такого человека. Нарзи-мельник только взглянет на мешок зерна и точнее весов назовет вес.
— Молодец! Значит, ты понял меня…
— Ну, а что ты все-таки хотел сказать?
— Когда я занимался борьбой, то с первого взгляда мог определить силу противника.
— А теперь?
Ахмадбек с минуту сидел молча, затем сказал:
— Теперь тоже.
— И можешь проучить его? — Салим-муаллим кивнул в сторону суфы, на которой сидела молодежь. — За чем же дело стало?
— Завистник он. До сих пор у меня язык не поворачивался это сказать. Завистник. Двадцати ему нет, совсем молодой, а уже столько злобы в нем. Взгляну, увижу, как он ненавидит меня, на душе становится муторно…
— Интересный ты человек, Ахмадбек!
— Ну, допустим, был бы завистником человек нашего возраста… Аллах с ним, сказал бы я. Горбатого могила исправит… Но что делать с двадцатилетним завистником? Глаза у него черные. Поверишь ли, черные глаза, которые великие поэты сравнивали с черносливом и всякими прекрасными вещами, жгут, как осы, как хвост скорпиона…
— Да, взгляд у него тяжелый, — согласился Салим-муаллим и помолчал, задумавшись. — Неприятный какой-то взгляд. Но и ты тоже чудак! Ведь люди бывают разные. Ты хочешь, чтобы все пахлавоны были бы такими же справедливыми и благородными, как Навруз?
— Не знаю… Не могу тебе объяснить, что у меня на душе…
Подали плов. Ахмадбек вынул нож и принялся разрезать мясо. В это время к нему подошел сын хозяина дома. На ладонях он держал тонкую лепешку с большой, обросшей мясом мозговой костью…
— Для дядюшки Ахмадбека, — смущенно сказал мальчик, по виду которого было ясно, что такое поручение он выполняет впервые.
— Кто прислал? — спросил Салим-муаллим, принимая у него лепешку.
— Мухаммадмурад, — ответил мальчик.
Друзья многозначительно переглянулись.
Удрученный ушел Ахмадбек с туя. Ему хотелось остаться одному, подумать…
Запоздалая луна посеребрила вершины гор. В лунном свете солома, разбросанная на току, поблескивала, словно отшлифованный янтарь. Мириады сверчков завели свою тоскливую песню, и на фоне их монотонного свиста доносящиеся из кишлака звуки домбры и рубаба казались Ахмадбеку далекими и чужими.
Старик сторож спал на узенькой железной койке возле молотилки. Последние две недели Ахмадбек целыми днями трудится на этом хирмане[8] и иногда вечерком заворачивает сюда скоротать часок-другой со стариком.
Увидев спящего сторожа, он направился к развесистому карагачу, чья прохладная тень днем была прекраснейшим местом отдыха, и там присел. Доброе свойство есть у всех хирманов — как бы ни было тоскливо на сердце, посидишь здесь часок-другой, успокоишься и все позабудешь.
Но сегодня тяжелые мысли не оставляли Ахмадбека. Оскорбительное рукопожатие Мухаммадмурада, его полные неприязни взгляды и то, что на туе на глазах у всех он послал ему мозговую кость, грубо намекая на то, что силы у Ахмадбека иссякли, и ему необходимо их восполнить, — все это никак не выходило из головы, сколько он ни старался.
«Парень совсем опьянел от славы… «Звездная болезнь» вскружила ему голову, — вздохнул Ахмадбек. — Правду говорит Салим, люди все разные, всяк на свой лад…»
В памяти Ахмадбека ожили некоторые картины его собственной молодости. Вспомнилась и встреча с Наврузом-пахлавоном.