Ячменная лепешка колола десны, царапала горло. Она пахла соломой и глиной. Абдувахид-ака старался поскорее прожевать взятый кусок. Последний раз он ел ячменный хлеб в далеком детстве, в какой-то неурожайный год, и знал его главным образом но горестным рассказам отца да деда.
Глядя сейчас на Надыра, Абдувахид-ака вспоминал, каким он был крепким, здоровым и как ловко и споро работал. Вечерами, покончив со своими делами, он помогал Абдувахиду-ака ухаживать за бахчой. Посмеивался над ним, «городским дехканином», и учил его.
— Легче, вот так опускайте кетмень, — говорил он. — Лезвие острое, оно само, своей тяжестью войдет в мягкую землю. Теперь потихоньку тяните на себя. На себя и вверх, вот так… Охать да ахать нет особой нужды, не надо напрягаться. Говорят, и семь поколений пройдет — сын дехканина все равно дехканин… Э, да вы ухватите ручку покрепче, всей пятерней. Не прилипает? Привязались, как видно, всем сердцем к заводским болтам да колесам.
— Не завод виноват, дружок, я сам, — смущенно отвечал Абдувахид-ака, который после организации колхоза, когда артель несколько окрепла, вернулся к своей профессии — мастером на кожзавод. Ездил каждое утро верхом на осле в город, вечером возвращался.
Надыра то и дело сотрясал кашель, и Абдувахид-ака в эти минуты морщился так, словно было мучительно больно ему самому. Эх, каким крепким парнем был Надыр! А теперь от него, прежнего, не осталось и половины.
Хозяйка внесла блюдо с вареной свеклой, поставила на дастархан.
— Не обессудьте, — сказала она и невольно вздохнула.
Абдувахид-ака хотел вымолвить что-нибудь утешительно-благодарственное, но горло вдруг сдавило спазмой, и он только качнул головой. Хорошо, что в эту секунду вошел Саидмурад, сел на краю сандала.
— Кончил чистить крышу? — спросил Надыр.
— К-кончил.
— Да будь благословен твой отец, братишка! Бери, брат, хлеб бери, свеклу бери… Да, видел твою арбу. Не волнуйся, завтра с утра вытащим. Не хватит сил у лошади, есть люди, — сказал Надыр и обратился к Абдувахиду-ака: — Три года подряд лошади жуют солому. Для клевера не осталось земли. Вы когда-нибудь слышали, чтобы лошадь держалась на мякине, которой к тому ж не хватает?
Абдувахид-ака очистил одну свеклу и положил перед Надыром, вторую, очистив и нарезав, съел мелкими кусочками сам.
— Поздно уже, пойду, — сказал он.
— Погодите немножко, ака, — сказал Надыр. — Саидмурад, брат мой, сходи-ка ко мне. Заказал янге плов. Наверно, готов.
— Э, не беспокойтесь, Надыр-джон…
— Да ну, что за беспокойство. Это мы заставили вас волноваться, ака: пустили ваши балки от нужды на дрова.
Абдувахид-ака кивнул, — мол, знаю.
— Колхозный клуб переделали в госпиталь: близко ж от города. Дрова на зиму должен был дать колхоз. Сырые дрова есть, да ведь без растопки не обойтись… Ну, а четыре балки распилили, дали двум вдовам.
— Ничего, — сказал Абдувахид-ака. — Будем живы, все найдется.
— Балки готовы, ака. Видели, конечно, нашу тополиную аллею. Я на всякий случай делал посадки густо, если, думал, что случится, даже часть высохнет, — ряд не испортится… Но нет, все прижилось. Считайте, что эта аллея ваша. Сколько понадобится, столько деревьев и срублю.
— Рубить нет нужды. Надыр-джон. Сказал же: будем живы, все восстановим.
Саидмурад принес завернутое в скатерку блюдо с пловом. Плов военных годин: из мелкого, похожего на сечку риса, из которого в прежние мирные времена варили в лучшем случае шавлю. А вместо мяса — три куриных яйца.
После плова Надыр вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой узелок, развязал его, помогая себе зубами. В тряпице оказался зеленый чай. Всего горсть, но настоящий зеленый чай…
Осенью следующего года Надыр умер. Говорят, будто он завещал односельчанам не прикасаться к тополиной аллее без разрешения Абдувахида-ака. Может быть, потому и связывают теперь, столько лет спустя, эту аллею с именем дядюшки Абдувахида?..
Будь это в городских условиях, пойдешь да заявишь в горсовет. Признают если твои слова вескими, убедительными, то примут решение называть такую-то улицу, или площадь, или аллею именем такого-то. Напишут имя на красивых голубых или синих табличках, прикрепят таблички на углах и воротах. Право — правому, слава — славному.
А в кишлаке как быть? Что можно поделать? Сто раз просил старик не называть аллеей Абдувахида, но и ухом не ведут, все равно называют, даже в документах пишут, еще с большой буквы. «Построить магазин на левой стороне Аллеи Абдувахида, рядом с памятником погибшим в Великой Отечественной войне», — написали в решении, которое читали вчера в чайхане. Как видно, решение потребсоюза. Да, конечно, потому что он заведует сельскими магазинами, столовыми и чайханами.