— Это он, непременно он…
Абу Дияб словно почувствовал волнение Шаалана. Приблизившись к юноше, он спросил:
— Что тебя рассмешило?
Этот голос наполнил сердце Шаалана радостью. Абу Дияб протянул ему руку. Шаалан поспешил поцеловать ее. Абу Дияб недовольно оттолкнул его:
— Нет, нет! Разве так велит наш обычай? Стыдно!
Два человека опустились на землю на краю вспаханного поля, под смоковницей, укрывшей их, подобно палатке. И Абу Дияб услышал историю ночи возмездия…
После долгого молчания Абу Дияб спросил:
— Откуда ты, о юноша, и кто ты?
Легкая улыбка появилась на лице Шаалана, и он спокойно ответил:
— Из обширной страны трудящихся…
— Хорошо, — сказал Абу Дияб. — Добро пожаловать.
В Гуту, расстилающуюся между Дамаском и пустыней, пришло лето 1921 года.
В лунную ночь на берегах Барады тут и там веселились лягушки и бойкие сверчки. Но как только они стихали, наступала зловещая, могильная тишина…
— Что нового в Сирии, Шаалан? — спросил Абу Дияб и глубоко затянулся папиросой.
— Клянусь аллахом, в Сирии неспокойно, Абу Дияб. — Шаалан помолчал немного, а затем продолжал: — Всюду хозяйничают иностранцы, чужеземные войска. Их все ненавидят. Но ничего, аллах унизит тех, кто унизил нас!
Отбросив окурок в сторону, Абу Дияб ответил:
— Никто не унизит тебя, если ты сам себя не унизишь…
Рощи вокруг Умма-аль-Джуза вселяли ужас в офицеров французской оккупационной армии. Когда кто-нибудь из них охотился в поле, его «ловили» летевшие неизвестно откуда пули… Это повторялось все чаще и чаще. И в конце концов взбешенные военные власти отдали приказ сжечь Умм-аль-Джуз…
Не прошло и двадцати четырех часов, как один из богатейших садов Дамаска превратился в пылающий костер.
Абу Дияб и пятеро его товарищей сумели выбраться из огненного кольца. Но Шаалан не успел, его схватили…
Он лежал на земле. Из раны на его правой ноге сочилась кровь. К нему подошел офицер, за которым следовали четыре солдата. Офицер ударил Шаалана хлыстом по лицу. Затем на него посыпались тяжелые палочные удары. Шаалан услышал несколько слов, произнесенных французами, — и потерял сознание.
Когда он очнулся, то увидел, что находится в камере. Его окружили какие-то беснующиеся люди. Один из них подскочил к нему и спросил по-арабски:
— Как тебя зовут?
Шаалану показался знакомым этот голос, и он внимательно посмотрел на его обладателя. Тот постоял минуту и, не получив ответа, отошел к французскому солдату и что-то шепнул ему. Потом он снова подошел к Шаалану и с выражением ненависти на лице повторил злобно и резко свой вопрос:
— Как имя твое, собака?
И тут Шаалан узнал этого человека, и из самого его сердца вырвался крик:
— Будь проклят, предатель!
Переводчиком у французских палачей служил Зейн-эд-Дин Абд-уль-Халим-бек — «Ибн-уль-Мадарис»…
Шаалан собрал все свои силы, приподнял окровавленную голову и плюнул в лицо предателю.
Гордый, непокорившийся, умер под бичами и палками палачей Шаалан — сын своего народа.
Два дня
Перевод В. Шагаля
— Возьми сигарету, Абу-Адиль… Закури… И расскажи мне о своей жизни. Я давно хочу спросить тебя, отчего ты всегда такой печальный, отчего твое лицо покрыто глубокими морщинами, отчего так редко и так невесело ты улыбаешься?
Абу-Адиль поднял на меня тяжелый, неподвижный взгляд и сразу отвел глаза; он смотрел куда-то вдаль, что-то вспоминая…
— Ты спрашиваешь, отчего?.. Всему виной война, друг мой, война…
Помолчав немного, он не спеша продолжал:
— Когда началась первая мировая война, я еще учился в школе. Мне было девять лет. Отец мой был бедным зеленщиком. Турецкий султан объявил мобилизацию, и отец был призван в армию. И вот на меня, совсем еще ребенка, легла забота о семье. Надо было прокормить пять человек. Кроме меня, у матери было еще трое: маленький братишка и две сестры — одна старше, другая младше меня.
Мне пришлось оставить школу и наняться в лавку к старику, торговцу овощами, приятелю моего отца. Он платил так мало, что моего дневного заработка едва хватало лишь на одну сухую лепешку. Каждый вечер мать делила эту лепешку на пять кусков и раздавала нам, а самый маленький кусочек брала себе.
Я скоро почувствовал себя взрослым. Еще бы, я был главой и кормильцем целой семьи! Мое детство кончилось в тот день, когда отец ушел в солдаты. Вскоре мы узнали, что он погиб…