Вот если бы какая-нибудь вселенская катастрофа, вроде тех, о которых она читала в Библии… «И разверзлись хляби небесные». Так, кажется, об этом написано в Библии. Она представила себе бурлящие волны, со всех сторон атакующие особняк, поднимающиеся все выше и выше, почти до самых окон детской. Она спасла бы детей и приплыла с ними в безопасное место, где бы оно ни находилось.
Она беспокойно заходила по комнате.
Или если бы вдруг началось землетрясение… Она бросилась бы в дом, не обращая внимания на рушащиеся стены, и вытащила детей наружу. И, возможно, вернулась бы за каким-нибудь пустяком вроде оловянных солдатиков Ники или набора красок Элоизы и погибла бы под развалинами. Вот тогда Кристиансены действительно оценили бы ее преданность.
Или если бы начался пожар… У кого угодно может случиться пожар. Пожары — вещь совершенно обычная, и для них не нужно ждать гнева Божьего или иного вмешательства высших сил. Для того чтобы начался ужасный пожар, вполне достаточно бензина из гаража и спичек.
Она спустилась вниз и прошла через внутреннюю дверь, которая вела в гараж. Бочка была трех футов в высоту и полна до краев, так что, если бы Люсиль не вдохновляла мысль о необходимости и важности того, что она совершает, она ни за что не смогла бы перетащить ее через порог гаража, да и домика тоже. Она покатила бочку через двор — она видела раньше, что так перекатывают бочонки с пивом и мусорные баки. Бочка катилась по траве совершенно бесшумно, и только на мощенной камнем дорожке раздался глухой грохот, затерявшийся в ночи.
Все окна в доме были темны, но даже если бы они горели, Люсиль все равно не обратила бы на это внимания. Ее не остановило бы даже появление здесь, у фонтана, самого мистера Кристиансена, она скорее всего просто не заметила бы его. А если бы и заметила — разве она не собиралась совершить благородный поступок? Нет, она не видела ничего, кроме дома и лиц детей — там, в комнате наверху.
Она отвинтила крышку и полила бензином угол дома, потом, откатив бочку дальше, плеснула еще — и так, пока не добралась до самого дальнего угла. Затем она чиркнула спичкой и пошла обратно, дотрагиваясь до облитых бензином мест. Даже не оглянувшись назад, она отправилась к домику для прислуги, чтобы оттуда наблюдать за происходящим.
Языки пламени сначала были прозрачными и стремительными, затем они пожелтели и стали отливать красным. По мере того как Люсиль смотрела на пламя, все напряжение, скопившееся в ее теле и мозгу, постепенно стало спадать, словно вытекая наружу, и покинуло ее навсегда. Теперь ее тело и рассудок освободились для того добровольного напряжения, которое испытывает спортсмен перед выстрелом стартового пистолета. Она подождет, пока языки пламени поднимутся выше, до самых окон детской, чтобы опасность была максимальной, и только тогда бросится в дом. Улыбка, напоминающая улыбку святой, играла у нее на губах, и всякий, кто увидел бы ее стоящей на пороге дома, с лицом, озаренным мерцающим светом, без сомнения, признал бы ее очаровательной молодой женщиной.
Она подожгла бензин в пяти местах, и теперь пять языков пламени охватывали дом, словно пальцы теплой, мерцающей, нежной и заботливой руки. Люсиль улыбнулась, сдерживая себя. Затем раскалившаяся бочка с бензином с оглушительным пушечным грохотом неожиданно взорвалась, на мгновение осветив все вокруг.
И, словно это был сигнал, которого она только и дожидалась, Люсиль решительно бросилась вперед.
Еще один мост на пути
(Another Bridge to Cross)
Машина, в которой ехал Меррик, была с откидным верхом, что улучшало обзор. Хотя до моста оставалась еще целая миля, Меррик заметил стоявшего на мосту человека. Машина летела на большой скорости, и расстояние между ними стремительно сокращалось. «Совсем как в фильмах Бергмана, — подумал Меррик. — В руке у человека пистолет. Когда машина приблизится к мосту, он в меня выстрелит и не промахнется. Меня ранит в грудь, а может, и в голову». Меррик не спускал глаз со скрюченной фигуры на мосту: мужчина стоял облокотившись о перила. С одной стороны, Меррика не покидало гнетущее ощущение надвигавшейся опасности, с другой — фигура на мосту была единственной на фоне окружающего пейзажа и, естественно, притягивала взгляд. Дорога бежала по южноитальянской Ривьере. Слева лежало ясно-голубое Средиземное море, справа — зеленые оливковые рощи, явно не избалованные влагой. Они беспорядочно тянулись по склонам холмов до скалистого подножия гор. Дорога проходила под мостом, поднимавшимся над ней на высоту трехэтажного дома.
Вот уже и мост. Мужчина продолжал стоять все в той же неподвижной позе; лишь легкий ветерок шевелил его черные волосы. Опасность миновала.
И тут сквозь рокот встречного грузовика Меррик услышал слабый глухой звук, точно позади машины упал мешок с песком. Меррик оглянулся и чуть приподнялся.
— Стой! — закричал он своему шоферу.
На дороге, в том месте, где она ныряла под мост, лежало что-то темное. Меррик оглянулся как раз в тот момент, когда грузовик наехал на темный предмет левой парой своих сдвоенных колес. Взвизгнули тормоза, и грузовик остановился; из него выскочил водитель. Меррик закрыл глаза.
— Что случилось? — спросил шофер Меррика, сорвал свои солнцезащитные очки и оглянулся.
— Человек погиб, — ответил Меррик.
Шофер подрулил к обочине дороги, поставил машину на ручной тормоз и вышел.
Некоторое время он и водитель грузовика переговаривались между собой, о чем именно — Меррику не было слышно: он не выходил из машины. Водитель грузовика оттащил тело с проезжей части на траву у обочины. Очевидно, он объяснял шоферу Меррика, что не мог остановиться, так как человек спрыгнул прямо под колеса.
— Dio mio, [1]— проговорил шофер Меррика, садясь обратно в машину. — Самоубийство. Еще молодой. — Шофер покачал головой.
Меррик ничего не ответил.
Они поехали дальше.
Минут через десять шофер попытался завести разговор.
— Жаль, что вам не нравится Амальфи.
— Да, наверное… — Меррик был не в настроении разговаривать. Его итальянский ограничивался запасом основных слов, которым он, впрочем, владел вполне сносно. В Амальфи Меррик провел с женой свой медовый месяц лет двадцать пять назад. Но какой смысл объяснять это итальянцу из Мессины, которому самому всего около тридцати.
Они остановились в деревушке, которую Меррик выбрал по карте еще в Палермо. Служащий туристического агентства, у которого Меррик осведомился о ней, сказал: «Там очень мило и очень тихо». Вот почему Меррик остановил свой выбор на этой деревушке. Он позвонил туда из Мессины и забронировал номер с ванной. Шофер отвез его в гостиницу. Меррик расплатился с ним, дал щедрые чаевые, и лицо шофера расплылось в довольной улыбке.
— Большое спасибо! Желаю вам приятно провести отпуск. — После чего он вернулся обратно в Мессину.
Гостиница «Парадизо» оказалась довольно симпатичной, но все равно не такой, как бы хотелось Меррику. Он понял это спустя две минуты после того, как осмотрел открытый внутренний дворик гостиницы с небольшими фруктовыми деревцами и колодцем шестнадцатого века. Красивая плитка на полу, вид из окна на море, точно с капитанского мостика, — и все же это было не то, чего он хотел. Меррик провел в гостинице ночь и на следующее утро заказал машину, чтобы продолжить путь. Ожидая машину, он просмотрел местную газету в поисках сообщения о человеке, который бросился с моста.
На второй странице оказалась короткая — всего один столбец — заметка. Погибшего звали Дино Бартуччи, тридцати двух лет, безработный каменщик; остались жена и пятеро детей (были приведены их имена и возраст; старшему нет и десяти). Его жена болела, и в течение последних нескольких месяцев Бартуччи был в безвыходном положении. Он дважды заявлял друзьям: «Если я умру, государство, по крайней мере, будет выплачивать моей жене и детям небольшую пенсию».