Чем больше я слушала старушку, тем более она мне нравилась, и уговорилась с ней за две тысячи рублей ассигнациями жалованья в год, и, кроме того, она выговорила, чтобы чрез воскресенье я давала ей карету и непременно четверней, чтобы съездить к обедне в католическую церковь, которая где-то за Басманной, на краю света.
— Знакомых у меня нет, кроме церкви, мне ездить некуда, а сыну моему позвольте по воскресеньям и праздникам приходить обедать.
Не ошиблась я насчет мадам Рено; она была во всех отношениях достойная уважения женщина: умная, благочестивая, с прекрасным парижским выговором, очень, очень приличной наружности и с манерами и обхождением хорошего общества.
Она совершенно сроднилась с нами, так что и сына своего считала как бы общим и, говоря о нем, всегда называла его "notre fils" — наш сын.
Несколько лет спустя он женился на дочери книгопродавца Рисса, который потом ему передал часть своей книжной лавки,12 а другая перешла к Урбену.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В 1817 году прибыл в Москву в сентябре месяце двор, и в октябре месяце столица была свидетельницей великого торжества, какого она, может быть, вторично никогда и не увидит: закладки храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Покойный государь Александр Павлович, находясь в 1812 году в Вильне, в самый день Рождества Христова издал манифест, в котором было сказано, что в память освобождения Москвы от неприятеля будет воздвигнут храм во имя Христа Спасителя. Это известие, скоро распространившееся по России, всех приводило в восторг, потому что говорили о таком великолепном и обширном храме, каковых не было, нет и не будет.
Долго не знали, где выберут место для этой диковины, наконец говорят: "На Воробьевых горах. — Как на Воробьевых горах? Да там сыпучий песок. — Ничего, — отвечают, — можно везде строить, лишь бы хорош был бут; ежели целый город как Петербург выстроен на болоте и на сваях, отчего на песчаном месте не построить храма? — Да кто же станет за город ездить, когда в осеннее и весеннее время чрез Девичье поле ни пройти ни проехать нельзя? — Нужды нет, храм велено там строить, потому что там в 1812 году стоял последний неприятельский пикет".
И вместо всеобщего восторга стали говорить шепотом, что храму не бывать на Воробьевых горах.
План чертил какой-то очень искусный архитектор Витберг, и говорят, что чертеж так полюбился государю императору, что он заплакал и сказал: "Ну, я не думал, что кто-нибудь так угадает мою мысль". Это все было на моей памяти: и начало, и конец Воробьевского храма. История долго тянулась, лет десять или более, и дело кончилось тем, что чрез интриги погубили бедного Витберга,1 человека очень честного и, говорят, великого художника и знатока в своем деле.
Помешал не песок и не отдаленность местности, а то, что Витберг был человек непрактический и думал все сделать без подрядов и без взяток, ну, конечно, и попал впросак. Но самая пущая для него была беда, что он попал между двух огней: между графом Аракчеевым и князем Голицыным, министром духовных дел; они друг другу солили и вредили, а Витберг из-за их вражды погиб ни за что ни про что.
Сколько лет подготовляли местность для закладки храма, я не сумею сказать; знаю только, что торжество происходило 12 октября 1817 го<Проект Храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Москва. Архитектор А. Л. Витберг> да В то время ходила по рукам рукописная тетрадь, в которой было подробное описание всех церемоний, и я для памяти велела эту тетрадь списать.[* Эта тетрадь, переписанная в то время, к счастию, уцелела, и хотя она написана очень дубоватым, полуподьяческим, полусемннарским превыспренним языком, пользуюсь ею для пополнения устных рассказов, которые не могли бы никак быть столь подробными по прошествии более тридцати лет.]
За несколько дней до закладки разносили по домам печатные объявления, где ехать и как что будет происходить.
Я долго не могла решиться, откуда лучше смотреть — с Пречистенки ли из нашего строившегося дома, или попасть на самую закладку. Наконец, решила я отправиться на Воробьевы горы, и хотя по моему чину мне нигде и места не было, но нашлись добрые люди, и я все видела лучше многих сенаторских и генеральских жен. Тогда московским генерал- губернатором был граф Тормасов,[* Когда после выхода в отставку графа Ростопчина назначили Тормасова, Ростопчин, недовольный, что его преемник не познатнее кто-нибудь, говорил с насмешкой: "Ну, Москве подтормозили, верно, слишком прытко шла". Это передали Тормасову, и он сказал: "Ничуть Москва не шла прытко, она была совсем растоптана".] поступивший после графа Ростопчина, а архиереем — преосвященный Августин; военным парадом распоряжался граф Петр Александрович Толстой.