Брат князь Николай Семенович, не быв никогда сам ни волокитой, ни шаркуном, вместо того, чтоб отговаривать молодого мальчика, ему точно поблажал, и когда в 30-х годах князь Андрей гащивал по зимам в Москве, старик нарочно тащится, бывало, в Благородное собрание на бал, чтобы потом рассказать мне, за кем сын его волочится. Раз я не вытерпела и сказала зятю: "Я, право, тебе, брат, удивляюсь, чему ты тут радуешься, что твой сын у мужей отбивает жен: разве хорошо, что ль, или похвально такое волокитство? Дай Бог, чтоб ему самому в жизни это со временем не отозвалось; знаешь, по пословице: чего не желаешь себе, того не делай и другим". Не понравилось это старику, он надул на меня губы и несколько дней сряду ко мне ни ногой, пока не сошла с него дурь…
В то время, как мы жили в Петербурге, презабавную он выкинул штуку с Анночкой. Теперь мне это смешно, а тогда куда как было мне досадно и прискорбно. Ездили мы как-то утром по лавкам, были и в меховой, приценились к меховым палатинам (palatine), какие тогда были в моде. Вот за обедом Анночка и рассказывает сестре, что мы видели, и говорит, "что хороши палатины, да дороги — нет меньше ста рублей".
— А тебе очень нравится палатин? — вдруг спрашивает князь Николай Семенович у Анночки.
— Да, дяденька, очень нравится, да нахожу, что дорого…
— Ну, я тебе дарю..
Поехал на другой день, купил палатин и подарил Анночке.
Та в большой радости. . Смотрим, к вечеру князь Николай Семенович как в воду опущенный: не глядит ни на кого, молчит, спросишь — не отвечает.
Не в диковинку нам с сестрой были эти штуки; думаем, так что- нибудь ему попритчилось… На другой день стали примечать, что он дуется на Анночку; как та в комнату войдет, он замолчит или выйдет из комнаты, за столом сядет к ней боком чтобы на нее не глядеть, да так две недели на нее дулся за то, что подарил ей палатин!
Эта пустячная история много перепортила нам всем крови: Анночка пресамолюбивая, видит, что дядя на нее дуется, и здороваться с нею даже не хочет; сестре совестно за мужа, жаль племянницу, которая ни в чем не виновата; неловко со мною, и мне конфузно, да и, признаюсь, досадно было' на зятя. К счастию, пришлось так, что через две недели после подарка этого палатина я прослышала, что которому-то из мальчиков Вяземских хочется купить ружье. Стоит оно полтораста рублев, денег своих нет, а отцу и заикнуться не смей, я и подарила ему денег на ружье, а чтобы другому не было завидно, дала столько же и ему, сколько его брату. К вечеру узнал это князь Николай Семенович, совестно стало ему. . "Ты, сестра, все мотаешь, — говорит он мне, — ну на что ты балуешь моих мальчиков, даришь им деньги на пустяки, к мотовству их только приучаешь?"
— Напрасно ты говоришь, князь Николай Семенович, что я их балую; ты тешишь моих детей, а я твоих: долг платежом красен…
— Я тешу твоих, говоришь ты, а чем же бы это?
— А как же: палатин ты Анночке подарил…
— Ах, да… а я и позабыл, ха-ха-ха, — громко захохотал он, тем все и прошло. И к вечеру стал говорить с Анночкой, как будто ничего никогда и не бывало. Такой был престранный человек.
Нагостившись вдоволь в Петербурге, я стала поговаривать об отъезде и заказала себе у лучшего каретного мастера Вебера большую дорожную четвероместную карету за три тысячи рублей. Эта карета-то меня и задержала, а то бы, может статься, я уехала и прежде.
Не жалею я, что позамешкалась в Петербурге — побыла я с сестрой на последних порах ее жизни: расстались мы с нею в июле 1822 года, а 7 мая следующего 1823 года ее не стало в живых. Она последние годы очень хворала, болела желудком и очень страдала; оказалось потом, что у нее был рак в желудке и от того изнурительная лихорадка.
Очень мы плакали, расставаясь: я чувствовала, что нам больше не суждено было видеться в этой жизни. Она тоже предчувствовала, что не долго наживет, и говорила мне это. Я, конечно, ее утешала, звала в Москву, а сама видела, что при ее слабости и болях она не жилица. Утешило ее, что мальчиков ее произвели в офицеры; не могла она довольно на них налюбоваться. Милая, хорошая, умная и достойная была женщина и, несмотря на всю безалаберность мужа, любила его, как следует жене, и была прекрасная мать.
Сестру схоронили на Охтенском кладбище. Изо всех моих сестер и братьев я любила сестру Вяземскую более других; она была умнее всех нас и лучше из себя; была приветлива и ласкова, но держала себя очень важно и с достоинством, и так как была довольно большого роста, то имела величественную осанку и с виду была совершенная княгиня.