Правда, его любили. В известном смысле он даже пользовался популярностью. Он играл на нескольких музыкальных инструментах, пел надтреснутым голосом, был хорошим мимом, с какой-то развинченностью отбивал чечётку. Когда раздражение, которое он сперва вызывал у них, прошло, Бертелли стал казаться им забавным и достойным жалости; чувствовать своё превосходство над ним было неловко, потому что трудно было представить себе человека, который бы этого превосходства не чувствовал.
«Когда корабль вернётся на Землю, руководители поймут: лучше, если на корабле нет дураков без технического образования», — не совсем уверенно решил Кинрад. Умные головы провели свой эксперимент, и из этого ничего не вышло. Ничего не вышло. Ничего не вышло… Чем больше Кинрад повторял это, тем меньше уверенности ощущал.
В столовую вошёл Вейл.
— Я думал, вы уже минут десять как кончили.
— Всё в порядке. — Нильсен встал, стряхнул крошки и жестом пригласил Вейла сесть на освободившееся место. — Ну, я пошёл к двигателям.
Взяв тарелку и пакет с едой, Вейл сел; поглядев на Кинрада и Нильсена, спросил:
— Что случилось?
— У Арама «чарли», он в постели, — ответил Кинрад.
На лице Вейла не отразилось никаких эмоций. Он резко ткнул вилкой в тарелку и сказал:
— Солнце вывело бы его из этого состояния. Увидеть Солнце — вот что нужно нам всем.
— На свете миллионы солнц, — сказал Бертелли тоном человека, с готовностью предлагающего их все.
Поставив локти на стол, Вейл произнёс резко и многозначительно:
— В том-то и дело!
Взгляд Бертелли выразил крайнее замешательство. Он стал беспокойно двигать тарелкой и нечаянно сбросил с неё вилку. Продолжая глядеть на Вейла, нащупал вилку, взял её за зубцы, не глядя ткнул ручкой в тарелку, потом поднёс ручку ко рту.
— А может быть, лучше другим концом? — спросил Вейл, с интересом наблюдая за ним. — Он острее.
Бертелли опустил глаза и стал внимательно рассматривать вилку, постепенно лицо его начало приобретать рассеянно-удивлённое выражение. Он по-детски беспомощно развёл руками и, одарив собеседников обычной для него извиняющейся улыбкой, одновременно, как бы между прочим, одним движением большого и указательного пальцев положил вилку ручкой к себе в ладонь.
Вейл не увидел этого движения, но Кинрад его заметил — и на миг у него появилось странное, трудно объяснимое чувство, что Бертелли допустил маленькую оплошность, крохотную ошибку, мимо которой могли пройти, не обратив на неё внимания.
Кинрад был уже в своей кабине, когда услышал по системе внутренней связи голос Марсдена:
— Арам очнулся. Щека у него распухла, но сам он вроде бы поостыл. По-моему, снова колоть его не нужно — во всяком случае, пока.
— Пусть ходит, но будем за ним присматривать, — решил Кинрад. — Скажи Бертелли, чтобы держался к нему поближе, — хоть при деле будет.
— Хорошо.
Марсден помолчал, потом добавил, понизив голос:
— Что-то Вейл киснет в последнее время — вы заметили?
— По-моему, с ним всё в порядке. Иногда нервничает, но не больше, чем все мы.
— Пожалуй.
Голос Марсдена прозвучал так, словно ему хотелось добавить ещё что-то; но ничего больше он не сказал.
Закончив в журнале последние записи за этот день, Кинрад посмотрел на себя в зеркало и решил, что повременит с бритьём ещё немного — маленькая роскошь, которую он мог себе позволить. Процедуру эту он не любил, а отпустить бороду у него не хватало смелости. Разные люди — разные понятия.
Он откинулся в своём вращающемся кресле и задумался — сперва о планете, которая была для них домом, потом о людях, пославших в космос корабль, а потом о людях, летящих в нём вместе с ним. Они, шестеро, первые достигшие другой звезды, прошли подготовку, которая отнюдь не была односторонней. Трое из них (профессиональные космонавты) быстро, но основательно познакомились с какой-то областью науки, а трое других (учёные) прослушали курс атомной техники или космонавигации. Две специальности на каждого. Он подумал ещё немного и исключил Бертелли.
Подготовка к полёту этим не ограничилась. Лысый старикан, заведовавший жёлтым домом, с видом знатока наставлял их по части космического этикета. Каждый, объяснил он, будет знать только имя, возраст и специальность своих товарищей. Никто не должен расспрашивать других или пытаться хоть краем глаза заглянуть в их прошлое. Когда жизнь человека неизвестна, говорил он, труднее найти повод для иррациональной вражды, придирок и оскорблений. У «ненаполненных» личностей меньше оснований вступать в конфликт. Было сказано, что ни один из них не должен требовать откровенности от другого.